История из касты опущенных
Бывший заключенный Слава отсидел в общей сложности 17 лет, и большую часть сроков в статусе «обиженного» (сюда попадают в том числе мужчины, имевшие опыт в пассивной роли). Он рассказал о том, как живётся на низшей ступени тюремной иерархии.
Детство: «Мне приходилось быть с ними двумя»
Слава отбыл шесть ходок, первый раз попал «на малолетку» в 1987 году, прямо из интерната, куда его сдала мать. Вышел через полтора года, приехал домой, но дверь ему она не открыла. Через три месяца заехал уже на взрослую зону. Отбыл с перерывом два трёхлетних срока, освободился лишь в 1997. В детстве Слава стал жертвой сексуальной эксплуатации со стороны отчима и его друга.
«Сожитель матери, которого я считал отчимом, он мной воспользовался в сексуальном плане. К нему приходил его знакомый выпить, и, бывало, мне приходилось быть с ними двумя. Он сам и его друг Валера – периодически сидели».
Каминг-аут в СИЗО
Слава встретил своего насильника, приятеля отчима, в СИЗО, когда попался второй раз. Тот сразу предложил:
– Ты знаешь кто ты, давай не будем тихариться. А то хуже будет.
– Да, я знаю кто я, – ответил Слава,
Он подошел к оперативнику и попросил «отделиться», честно сказав, что вступал в гомосексуальные связи. Так начался его тюремный путь в статусе обиженного… Славу поместили в камеру для обиженных. Она так и называется, «камера обиженных», или «петушатник».
«В СИЗО есть камеры обиженных, хотя были такие времена – три года с 2001 по 2004, когда распределяли во все камеры. Отдельные камеры обиженных содержать невыгодно – там 6 человек, например, а в обычной – 10.
Во взрослых колониях были секции обиженных: из 100 с чем-то человек в отряде человек 20-25 в секции. Когда барачная система, есть отделения. К примеру, в бараке на 300 человек «шконки» обиженных находятся сразу при входе справа и отделяются шторкой круглосуточно. Вообще шторки запрещены, но в этом случае тюремная администрация закрывает на нарушение глаза».
Стать обиженным: «под простынь так»
«Вот скажу за свои 17 лет, практически ни одного случая не могу рассказать насильственных действий между заключёнными, таких прямых изнасилований почти не было. Потому что я на сто процентов уверить могу, люди могут иными способами подвести к этому так, что тебе придётся, что ты не отвертишься.
Помимо всего, людей туда загоняют, принуждают. Вот человек в первый или во второй раз, ну что он о зоне знает? Ничего, так, поверхностно, а тем более игру в карты. В отличие от тех, кто прошёл «Крым, рым и медные трубы», у которых за десятку уже отсижено.
Например, заехавшему говорят:
– Давай, поиграем просто так.
Человек садится играть, раз просто так. Проигрывает. Ему говорят:
– Ну всё, теперь ты мне должен.
– Что я тебе должен? Просто так?
– А знаешь, что в переводе означает «просто так»? Под простынь так!
Не важно, какая у тебя ориентация. Хочешь – не хочешь, терпи.
Обиженными могут стать люди, которых обливают мочой, это называется «законтачить». Например, человек работает на оперативников, стучит. Что он «мусорской» это и так все знают, ну сломаешь ему челюсть, и что? Делают так, чтобы он поимел своё, и любой из обиженных «впишется» в это. Ну и обиженные обливают его мочой, чтобы как-то определить в свою касту. Бывали случаи, когда в обиженные «переводили» массово, обливая мочой, просто для того, чтобы покрыть дефицит рабочей силы, выполняющей грязную работу».
Можно ли отказать сотруднику колонии?
«В одной колонии под Петербургом был оперативник М., он регулярно пользовался услугами обиженных. Об этом все знали: выходя на сутки, он всегда после вечерней проверки вызывал к себе кого-то из заключённых для сексуальных утех. И, естественно, кто хотел, ходил.
– А если не хотел?
– Не слышал, чтобы кто-то мог отказаться от его добровольно-принудительного «приглашения». Кто-то отказал один раз и после этого пробыл 4 месяца в штрафном изоляторе.
Когда о регулярном «пользовании» им заключённых узнали (в прокуратуру пожаловалась бабушка одной из жертв), его даже не посадили. Просто тихо отправили на пенсию, чтоб не раздувать скандал. То есть никакой ответственности он не понёс».
Если ты хочешь получить информацию, нужно долго выстраивать цепь вопросов, чтобы понять в каком состоянии человек. Например, принуждение к сексу они воспринимают не как насилие, а как обязанность, как секс в семье. Тем более, если человек пользуется услугами обиженных, то, как правило, и относится более человечно, чем обычный зэк. Он может дать чаю, сигарет, оказать дополнительное внимание. Нередко это форма оплаты за секс. Обиженные, как правило, не жалуются (если нет исключительных случаев), понимают, что у них нет другого выхода: относятся к касте, которая не имеет права голоса. К сожалению, многие заражены половыми инфекциями и ВИЧ, ведь не у всех есть возможность контрабандно получить презервативы, запрещённые тюремной администрацией.
Леонид Агафонов
эксперт
«Камеры обиженных и «мужиков» кормятся с одного котла. Вот «на галёрке» (в коридоре СИЗО), допустим, 30 камер. Баландёр (раздатчик пищи) сначала объедет те камеры, где «мужики» сидят, и самая последняя уже будет – камера обиженных. Сама еда ничем не отличается, редко бывает недостача, или еда остынет.
Сексуальные взаимоотношения в СИЗО подразумевают ограниченные возможности. Можно, конечно, на шконке шторкой закрыться или уединиться в санузле. Это не всегда удобно. На «зоне» (в колонии) проще, таких мест больше: баня, каптёрка, подсобки, промзона».
В камерах, где находятся только обиженные, доля насилия обычно выше, это как возможность выпустить пар. Потому что обиженный обиженному сигареты не платит за секс, потому что такой же, как и он сам. Хотя бывают и исключения, бывает и любовь. У обиженных отдельная посуда, которую «пробивают» (делают отверстие), чтоб не перепутать с посудой остальных заключённых. Даже в тюремной церкви обиженные прикладываются к кресту во время причастия позже всех, когда уже все поцеловали крест.
Леонид Агафонов
эксперт
Иерархия в иерархии: «главпетух» и его гарем
«Есть, к примеру, «рабочие», есть «нерабочие» обиженные (первые оказывают сексуальные услуги, вторые – нет). Я тебе могу сказать, что из обиженных где-то 40% – «рабочие». Даже среди обиженных не все равны, есть пахан гарема или «главпетух».
В чём проявляется низкий статус обиженного? Если ты неправ в чём-то, с тебя будут спрашивать в два раза больше, чем с «мужика», а если прав, то всё равно неправ, потому что ты – обиженный. Легче «съехать» на обиженного, чем на «мужика» – обиженный слова не имеет. Например, обиженный должен стирать и убирать за тем, кто скажет. Помимо моего желания, я должен ублажать его потребности. Иначе может быть до физического наказания. На обиженного руку нельзя поднимать, он уже обиженный, но бывают беспредельщики.
По тюремной иерархии обиженного вообще нельзя бить руками, но если есть погрешности: закосячил, забуровил (сказал что-нибудь не так, не то, не тому, открыл рот не в том месте, не в то время) – тогда да, накажут, а так, по идее, – это не приветствуется».
Практика показывает, что все наказания строятся субъективно и по настроению. Да, обиженного нельзя бить рукой, бьют обычно ногой или палкой. Человек готов принять наказание в случае, если кто-то из другой касты посчитает, что он неправильно себя вел или отказался что-то делать. Например, необоснованно отказался выполнять грязную работу, или запросил большое вознаграждение за свои услуги. И надо понимать, что даже когда им отдают стирать вещи, обиженные не могу стирать полотенца и наволочки – то, что соприкасается с лицом, или тем более, мыть посуду – такие вещи сразу можно выкидывать или отдавать обиженным.
Леонид Агафонов
эксперт
«Выпил так много, чтоб я занял активную роль»
«Между обиженными больше сексуальных взаимоотношений, не каждый «мужик» может открыто позволить себе гомосексуальные связи. У меня были отношения с одним «мужиком», практически полгода в колонии, он был в активной роли. Однажды в январе, после новогодних праздников, он заказал нам самогончику, и вот тогда у него было всё в первый раз.
Он выпил, я обратил внимание, что он пьет больше обычного, чем нужно для расслабления души, тем более, в зоне много не надо. А тут он взял пол-литра, и я чувствую, что-то он перебирает. И тут я понял: он выпил так много, чтобы я занял активную роль. Могу сказать, он просил, чтобы все осталось между нами. Иначе он сам мог стать обиженным. После этого мы периодически встречались, он уже был более раскрепощён, и у нас были обоюдные отношения. Мы и после тюрьмы встречались. В 2007 году он заболел туберкулезом и умер – «сгорел» буквально за 4 месяца.
Еще был случай, два человека встречались, пока срок не закончится. Это было в Ульяновске, у них были два года отношения. Один мужчина освободился раньше и потом приехал встречать своего друга, когда срок закончился. Мы все были удивлены».
Сколько заключённых практикуют однополый секс?
Наши герои и эксперты считают, что услугами обиженных могут пользоваться до 70% заключённых. По их оценкам, в зонах не менее
10-15% «петухов», из них около 40% – так называемые «рабочие». Это субъективные оценочные данные, точной статистики, учитывая табуированность темы, разумеется, нет. Получается, в однополые связи вовлечено большинство мужского тюремного населения.
«Это не искоренить, настолько практика широкая. Поэтому те, кому это не нравится, они в душе, может, и против, но говорить об этом – не говорят», – рассказывает Слава.
Слава впервые написал мне в начале 2017 года. А в мае мы встретились во время Недели Равенства. Поначалу некоторые знакомые приняли его настороженно. Звонок на телефоне – «шансон», кожаная куртка, короткая стрижка, брутальная внешность. Не гомофоб ли? Стереотипы есть у всех. Не сразу и он доверился, открылся, рассказал свою историю. Сегодня он активист «Альянса гетеросексуалов и ЛГБТ за равноправие».
Слава так буднично говорит о страшных вещах, которые пережил, что эта зияющая обыденность – вызывает оторопь. Неужели в XXI веке это в порядке вещей? Удивительно, что, пройдя через столь травматичный опыт, он не озлобился на людей, не разочаровался в жизни. Слава помогает со «свободы» друзьям-обиженным в колонии передачами. Он рассказывает о том, что перенёс, сохраняя достоинство. И делает это потому, что осознаёт несправедливость деления людей на сорта. Как изменить ужасное положение обиженных в тюремной системе, если не говорить о том, что происходит?
Дискриминация и насилие возведены там в систему. При этом не только гей или бисексуал рискует оказаться на дне тюремной иерархии, это может коснуться каждого, вне зависимости от ориентации. Бесправие и принуждение к сексу, бесконечные унижения – становятся инструментом подчинения.
Учитывая огромное число людей, прошедших через эти жернова, примитивная и жестокая тюремная культура, к сожалению, воспроизводится уже на свободе. Отсюда отношение к ЛГБТ части общества как к презренным «недолюдям», лишённым права голоса, чьё место «около параши». В этом корень многих гомофобных оскорблений, агрессии, нападений и убийств на почве ненависти.
Алексей Сергеев
координатор
Альянса гетеросексуалов и ЛГБТ за равноправие
Из «короля» – в обиженные
«Был такой Константин, срок 14 лет, сидел на Обухово, он был смотрящим, был в статусе «короля». У него была секция, в которой он жил один. Целая секция на 60 коек, а там было всего две кровати – его и его приближённого, шныря. У него были обиженные, которыми он пользовался, и в один прекрасный момент банщик ненароком зашёл в помывочное помещение. Хотя когда Костя мылся в бане, туда никого не пускали – «смотряга» моется. И банщик увидел в помывочном
помещении Костю в роли пассивного.
Банщик донёс до блатного круга произошедшее. После бани Костю в отряд пригласили и того обиженного. Обиженный подтвердил: «Да я имел отношения, и Костя был в роли пассивного». Сначала Косте голову пробили, «спрос» с него сделали, потом облили мочой. Досиживать два года его увезли в тюремную больницу имени Гааза, потом в другую колонию перевели, но там он уже был в статусе обиженного».
«Вот смотри, там иногда проходят медкомиссию, я знаю за себя и за человека, с которым встречаюсь. Но случайные связи бывают. Среди обиженных есть свой смотрящий, – и у него можно купить презерватив. Но это – тоже риск, если находят презерватив во время шмона, то пишут докладную».
Запрет презервативов приводит к увеличению числа ВИЧ-инфицированных среди тюремного населения. ВИЧ выявляется не сразу, и пока не поставлен диагноз, человек может успеть заразить многих.
Бывали случаи массового заражения сифилисом в колониях. Мы беседовали с парнем, он в 18 лет сел за разбой и ни разу не спал с женщиной. Первый сексуальный опыт был с обиженным и был неудачным – он заразился сифилисом. Обиженный болел, причём никто не знал, и было массовое заражение – больше 15 человек сразу. Медсанчасти не было, им выделили отдельную камеру в штрафном изоляторе, где их содержали и лечили. Это к вопросу, что люди знают, с кем они спят.
Первое, что нужно сделать – снять за однополые контакты административное наказание, и тогда этот предмет – «презерватив» выпадает из перечня запрещённых. Глупо думать, что люди сидят по 10-15 лет и отказываются от секса. Тем более, основная масса – молодые мужчины. К сожалению, российская исправительная система пока к этому не готова и, скорее всего, не будет готова в ближайшие 10-15 лет. Но если мы не начнем работать над этим сегодня, она не будет готова и через 30 лет.
Запрещённый секс порождает не только распространение ВИЧ, но и психологические, а то и психиатрические проблемы у людей, которые практически ежедневно подвергаются сексуальному насилию. Идёт тотальное сокрытие таких преступлений, администрация никогда не выносит факты изнасилований, потому что это негативно влияет на отчётность учреждения.
Самое страшное, что обиженные редко понимают свои права, что они – жертвы изнасилований, что должны иметь право выбора вступать или не вступать в сексуальные отношения с кем-либо. А если это официально запрещено, значит у них нет даже права жаловаться из-за риска наказания. «Благодаря» законам, например, Уголовно-исполнительному кодексу, они безнаказанно подвергаются насилию.
Леонид Агафонов
эксперт
«Вообще, с точки зрения администрации, у них нету распределения между заключенными. Но по факту, обиженные всегда были, есть и будут. Когда надо администрации на человека воздействовать, тогда будут репрессивные ситуации. Если надо человека поиметь, то это будет, за что прицепиться найдут.
А так, они прекрасно знают, что это может быть где угодно и когда угодно. Если человек идет вступать в отношения, ставят кого-то «на глаза» (на стрёме), себя обезопасить. Если человек просмотрит: раз, «хлопнули», обычно больше репрессируют не обиженного, а того кто спровоцировал ситуацию, был инициатором – «мужика». У нас самое большое за однополые связи 15 суток штрафного изолятора давали.
Это может повлиять на условно-досрочное освобождение (УДО). Оперативники имеют пометки, они решают, пойдешь на УДО или нет. Если был замечен в связях, то опять же коррупция, вымогательство – хочешь пойти на УДО – плати».
«Не напишешь явку с повинной – кинем в камеру обиженных»
«Да, есть такое, оперативные сотрудники говорят, что на человека надо воздействовать, например, чтобы выбить признание вины. Человека вызывают: или физически воздействуют, это пресс-хата, или могут кинуть в камеру обиженных».
Камера опущенных – первое, чем можно пугать, особенно «первоходов», и это происходит не только в системе ФСИН, но и в полиции. Страх попасть в касту изгоев настолько велик, что приводит к увеличению количества явок с повинной даже за несовершённые преступления. Невиновные люди просто оговаривают себя.
Леонид Агафонов
эксперт
Свидетельство: «В первый же день – опустили»
“
Народу до х*я, шконки в три яруса. Одного привели, первохода, в камеру, там «красные» сидели. Они вечером с ним выпили чай, чифир, а потом… заставили отсосать, избили. В первый день пришёл, и в первый же день – опустили.
Он стал долбиться в «кормушку» (окно, куда ставят пищу), вроде, охранники даже «кормушку» не открыли. Позже туда запустили блатных разбираться, потом хату раскидали, а он обиженным так и остался. Он потом спал на полу, его никуда не пускали.
Я с ним вместе на суд ехал, ему стали вопросы задавать, как да почему. Меня спросили, почему не заступился, а я спал. А остальные там калеки сидели, да и вся хата «красная». Так, может, и разобрались бы, но они же, кто это делал, все «красные», на ментов работают. Кто там разбираться будет?
Как опускают
Как опускают
Ввели очередную группу и среди камеры вдруг шум: «СэВэПэшник!» Два парня из прибывших стояли друг против друга и один, коренастый, обвинил другого, тощего, в том, что он в лагере состоял в секции воспитания и профилактики (СВП) — это что-то вроде дружинника, т. е. помощника ментов, страшное обвинение или, как тут говорят, — «косяк». Оказывается, они вместе сидели на усиленном режиме в каком-то мордовском лагере, и теперь этот тощий заработал себе смягчение режима и направляется на «поселуху» в Ивдель. Не знаю, куда направлялся тот коренастый, но тут они встретились, и он объявил камере, кто он такой этот тощий.
— Меня заставили вступать, — на молдавском акценте жалобно и испуганно затараторил тощий. — Ребята, я ничего плохого не сделал!
— Врешь сука! На локалке стоял, людей сдавал! — коренастый ударил его по лицу. «Под шконарь!» «Отъебать волка», — загудела камера. «Простите, мужики! Я ничего плохого не сделал!» — верещал тощий, но удары уже сыпались во всех сторон. Тощий было ринулся к двери, от жары она была открыта, и камеру от коридора разделяла только решетка, но его не пустили: «К ментам рвешься? Топчи его, мужики!» Его били весь день. Он кричал, хватался руками за опоры и края нар, не желая лезть под нары, к «петухам». Засунули головой в унитаз. Орал он безумно. И заступиться было нельзя. «Козла пожалел? А он людей сдавал — не жалел?» Удивляло другое. Все, что происходило в камере, было прекрасно слышно в коридоре, дверь была открыта и дежурные контролеры, конечно, знали, кого и за что бьют и что грозит этому человеку. Контролер обычно всегда маячит у дверей, но тут ни один не появился, будто их в коридоре никого нет, будто они не стоят рядом с открытой камерой и не развлекаются тем, что там происходит. А ведь зека забивали именно за то, что он помогал им, ментам. Они это, конечно, слышали. И не выручили. Своего же. Это было бы неинтересно: увести можно, а потом? Стой, опять скучай в вонючем пустом коридоре. А сейчас интересно: чем же кончится? Отъебут или не отъебут. Так что возможно самое интересное для контролеров впереди. И они там затаили дыхание. Не понимаю: почему этот тощий не кинулся к дверной решетке на вечерней раздаче баланды? Почему не ломанулся к ментам во время вечерней проверки? Может, его держали где-то в темном углу? Вряд ли, все-таки на проверке считают. Просто он смирился, наверное. Может, понял уже, что от ментов ждать помощи нечего. Ну, проведут, куда? В другую камеру. А там что? Да то же. От тюрьмы в тюрьме не убежишь. Может, он еще надеялся, что изобьют и на этом все кончится, может, простят. А может, ему отбили уже всякую волю, может, он вообще уже плохо соображал? Он уже не кричал, только охал и жалко хлюпал под градом ударов. В камере человек сто двадцать и почти все норовили приложиться, а кто-то дорвался, мочалил, не отходя, так и таскала его озверевшая куча. И среди них Алеша Котов, москвич, нарабатывал на чужих костях репутацию путевого зека. Бей других, чтоб тебе не досталось.
Утром, вижу, вылазит тощий из-под нар. Значит, все-таки загнали. Ночевал с «петухами». А эти отверженные еще более жестоки. Как они там его приняли в темной н?видали, остается гадать, обычно, говорят, с новыми «петухи» поступаю так же, как с ними поступили. Тут и рабское угодить «мужикам», и психология: унизить другого, чтоб хоть в собственных глазах, хоть на ступеньку подняться, чтоб самому не быть самым униженным. И потому слабый среди них не знает пощады. На нем отыгрываются со всей жестокостью безвыходной злобы. И в издевательстве, только в нем, видится им хоть какой-то намек на собственное самоутверждение. Страшные это люди — камерные, лагерные пидоры. Самые несчастные и самые жестокие.
Не надо выдумывать никакого ада, достаточно посмотреть, где и как они обретаются. Вид у тощего был ко всему безразличный. Но на этом не кончилось. Его били снова. Потом затащили в угол, к унитазу, заставили снять штаны. Смотреть на это не было сил. Контролеры за решеткой, в открытой двери не появлялись. «Хватит! Он получил свое». «Профессор, не лезь — не твое дело!» Кто-то подал мысль, чтоб исполнили «петухи». Их, троих, вызвали из-под нар, они послушно встали около унитаза. «Ну, кто? Давай, усатенький, начинай! А ты, сука, становись раком!» У голой костлявой задницы тощего замаячил член усатого «петуха». Я бросился в толпу: «Прекратите сейчас же!» Встали стеной: «Чего орешь? Ментов вызываешь?» Кто-то сказал более мирно: «Лучше не лезь, а то и тебя…» За руку меня оттащил оказавшийся рядом лефортовский дед. Нас оттеснили к столу. Вокруг унитаза, в этом углу сгрудилась вся камера. И тишина, когда слышно как бьется сердце. Нет ничего оглушительнее такой необычной тишины в переполненной камере. В коридоре контролерам она должна ударить по ушам, но и там была тишина. У толкана заминка. Я смотрю через головы: может, все-таки прекратят? Нет, усатый сосредоточенно дрочит вялый член. Его поторапливают: давай, давай! Кто-то подсказывает: с мылом! Тощий уперся руками в край унитаза, выглядывает сбоку собственной задницы в последней надежде: «не могу, мужики… устал… не получается». В этот момент усатый ткнул и подался вперед. Получилось. Шея тощего свесилась над унитазом. Усатый, нехотя сделал несколько движений и вошел в раж, забрало. Зеки застыли, затаив дыханье. Странное ощущение священнодействия, если бы не было так мерзко. Я повернулся к деду, он качал головой, мы не знали, куда девать глаза. «А теперь в рот. Пусть оближет. Пусть отсосет!» — раздались голоса. Тощий сидел на корточках и сосал так, будто всю жизнь этим занимался. Поразил его глаз — выпученный, оловянный. Что там было: пробудившаяся похоть? мольба? укор? Что вы со мной сделали? Кажется, он смотрел на меня. Я сгорал от стыда и беспомощности… Вскоре я снова увидел тощего. Он вылез из-под нар, бодро подошел к родному унитазу, справил небольшую нужду после такого большого события, и тут я увидел его лицо. Вы думаете, оно было злое, сейчас он начнет убивать, или страдающее, уничтоженное, полоумное? Нет, лицо его было вполне осмысленное и спокойное. Как будто ничего не было, как будто, так и должно было быть.
Дней через десять, 26 июня, из зоны я вместе с надзорной жалобой по своему делу отправил прокурору республики заявление с описание кошмара в пересыльной камере Свердловской тюрьмы. Получил ответ из областного УВД, подписанный начальником отдела ИТУ полковником Сваловым (или Саловым?). Официальные ответы лагерная спец. часть на руки не выдает, они подшивают к делу, мне это письмо только показали. Там было сказано, что заключенные в транзитных камерах обеспечиваются инвентарем (ложками, кружками) и постельными принадлежностями в полном согласии с инструкцией номер такой-то. Ремонт камер производится строго по графику. Некоторое переуплотнение вызвано большими потоками прибывающих. Жалобы на акт физического насилия не поступало.
Выходит, опять я оклеветал социалистическую действительность и образцовое советское учреждение, подведомственное безупречному коммунисту, честному полковнику Свалову.
- Фото: John Kolesidis/Reuters
Начало цикла читайте здесь:
- Сандерлай Энделай. Как выйти в транс в российской колонии
- Матросская Тишина. Знакомство
- Постоянный клиент
- Раб на галерах. Подневольная экономика зоны
- Одинокий зэк желает познакомиться. Как находят себе подруг, сидя в тюрьме
Сложно себе представить, как могут уживаться в одном помещении сто здоровых, разной степени агрессивности, не всегда адекватных мужчин. У каждого из них своя история, свой опыт, свои интересы. Естественно, между ними возникают конфликты. Теснота, бытовые неудобства лишь усугубляют ситуацию. Тем не менее жизнь в местах лишения свободы подчиняется строгим законам и правилам, которые жестко регламентируют поведение местных жителей.
Неотъемлемой частью этих правил является существование среди заключенных отдельной касты отверженных. Это так называемые обиженные, опущенные или угловые. Они так вписались в тюремную иерархию, делая самую грязную работу, что без их существования само функционирование системы было бы под вопросом. Более того, наличие такой касты открывает большие возможности для всевозможных манипуляций и управления заключенными. Перспектива попасть в обиженные делает зэков сговорчивыми и способными пойти на многие компромиссы.
Как становятся обиженными? У каждого из них своя история, свой путь. Опустить могут сами зэки за какой-нибудь проступок. Например, осужденных за педофилию ждет именно такая участь. С помощью других заключенных опустить могут и сами тюремщики. Можно просто посидеть за одним столом с обиженными, поздороваться с ним за руку, поесть из одной посуды — и ты, словно подхвативший неизлечимый вирус, становишься таким же. Обратного пути нет. Такие заключенные сидят за отдельными столами, спят отдельно в углу барака, едят из отдельной посуды. Жизнь их незавидна и нелегка. Как правило, они убирают туалеты и выносят мусор. Конечно же, обиженный обиженному рознь. Одно дело — бывший воин-десантник, громила, осужденный за убийство, попавший в эту касту за то, что, рассказывая о подробностях своей интимной жизни, упомянул о занятиях оральным сексом с девушкой, а другое дело — педофил.
У нас в отряде жил всеми гонимый угловой Артем, московский парень двадцати лет отроду. Жизнь его складывалась очень непросто. Он гей. Сидел во второй раз за кражу. На свободе работал в ночном клубе и, обокрав своего клиента, опять попал в тюрьму. Артем — ВИЧ-инфицированный. Сначала его распределили в специальный, шестой отряд, где содержатся только ВИЧ-инфицированные. Отношения с окружающими у него не очень-то складывались. В силу его положения в тюремном сообществе, на него была возложена обязанность убирать туалет, а кроме того, он стал объектом сексуальных утех озабоченных зэков и регулярно подвергался насилию. После его попытки повеситься Артема перевели в карантин. Нельзя сказать, что его жизнь здесь значительно улучшилась. Артем с утра до ночи продолжал мыть туалет и выносить на помойку использованную туалетную бумагу. В перерывах между этими занятиями он стирал личные вещи дневальных — полотенца, майки, трусы, носки. В перерывах между этими перерывами его регулярно били те же дневальные. Ссадины и синяки не сходили с его лица. А по ночам местные царьки карантина заставляли Артема вспоминать свою вольную жизнь, используя его для плотских утех. Мне было его безумно жаль, и я старался всячески ему помочь — давал сигареты, чай. Это не очень облегчило и скрасило его жизнь, и Артем, не выдержав издевательств, вскрыл себе вены, после чего… опять попал в шестой отряд для ВИЧ-инфицированных, откуда его не так давно перевели сюда.
Через некоторое время, находясь в другом отряде, я услышал следующую историю об Артеме, которая приключилась с ним в отряде для ВИЧ-инфицированных. Один блатной зэк, цыган по прозвищу Будулай, которого я знал лично, начал приставать к Артему. Цыган настаивал, чтобы Артем в известном процессе играл активную роль. «Не могу! — отчаянно сопротивлялся Артем. — Если меня, то пожалуйста! А сам я ну никак не смогу». Цыган не отставал и продолжал настаивать на своем. Артем решил пожаловаться на ловеласа местным блатным. «Да ты что, гадина, на мужика наговариваешь?!» — не поверили те Артему. Но, уступив его настойчивости, все-таки решили проверить цыгана. «Назначай свидание! — сказали блатные. — Мы будем рядом, в засаде. Если что — прикроем».
Наступила ночь, и наша парочка, стараясь не привлекать ничьего внимания, пробирается на место свидания — в помещение воспитательной работы. Есть такая комната в бараке, где заключенные смотрят телевизор. Эх, не знал Будулай, что ждала его там засада. В самый ответственный момент включился свет, и изумленным взорам зэков предстал обнаженный Будулай, находящийся в недвусмысленном положении. Понимая, что его ожидает, он не растерялся и выпрыгнул в окно второго этажа, пробив стекла. Непостижимым образом за считаные секунды он сумел преодолеть высоченную ограду локального сектора, снабженную специальными барабанами — вертушками с колючей проволокой. Захочешь перелезть, возьмешься за реечку, подтянешься, а барабан прокрутится вниз.
Голый цыган с криками «Спасите, помогите, убивают!» залетел в расположенную на аллее будку секторов — помещение, где находятся сотрудники колонии, следящие за передвижением зэков. Ни один осужденный не выйдет из локального сектора без ведома дежурного милиционера. Той ночью цыган ворвался в их сон. Ничего не понимающие мусора долго протирали глаза, глядя на голого заключенного, ночью, в середине зимы вломившегося в их домик. Цыгана спасли, предоставив ему политическое убежище в другом отряде. Его жизнь кардинально поменялась, и он стал покорно нести все тяготы и лишения своей нелегкой жизни. Ряды обиженных, которых в колонии не хватало, пополнились еще одним отверженным.
Однажды к нам в отряд заехал некий Миша П. Обычный зэк, ничем не выделяющийся из общей массы, осужденный за грабежи и разбои. Он оставался обычным до тех пор, пока в колонию не прибыл другой этап и не выяснилось, что Миша — угловой. По понятиям такой заключенный должен был сразу сообщить о своем статусе и занять свое место. Миша же решил начать новую жизнь и больше недели сидел за одним столом с другими заключенными, ел с ними из одной посуды, пил чифир из одной кружки. Получалось, что он «заразил» весь отряд. Но нет! Оказывается, по тем же понятиям, если заключенные не знали о том, что другой зэк угловой, а тот это дело скрыл, то так не считается. Мишу жестоко наказали, избив его до полусмерти.
Надо сказать, что история эта произвела на меня сильное впечатление и заставила задуматься о хрупкости нашего бытия.
Жизнь продолжалась.
03.06.2018 — 15:03 |13.06.2018 Жестокие истории
На тему тюрьма опущенные рассказы существует много лжи и фантазий. На самом деле о том, как опускают в тюрьме, знать всем, кто попадет в зону, не нужно. Да, время от времени приходится слышать о том, что парня опустили в тюрьме или что мужика опускают в тюрьме. Но подобное происходит настолько редко, что внимания не заслуживает.
Но поскольку без истории том, как именно и кого опускают в тюрьме не обойтись, продолжу начатую тему, рассказав именно об этом.
Как опускают в тюрьме
Наиболее удачным игроком среди мужиков, был Коля – «Совок». В своем кругу ему не было равных. Его соперники быстро «просекли» талант Совка и перестали садиться с ним за карточный стол. К тому времени, он умудрился неплохо заработать на своих друзьях по несчастью. Большинство должников, расплачивались передачами от родственников. Совок курил самые дорогие сигареты. В счет долга, его кредиторы ходили вместо него в наряды.
Совок по своей натуре был настоящим игроком. Такие не могут спокойно смотреть и не участвовать в игре. Блатные, с удовольствием приняли его в свой игровой круг. А ведь до этого точно такого же парня опустили в тюрьме, начав именно с «дружеской игры».
По началу, Совку очень везло. Он выиграл приличную сумму. Скорее всего, это было подстроено. Совок заглотил наживку, брошенную ему опытными шулерами. Следующая игра стала для него роковой. Блатные не играли на всякую ерунду. Кроме денег, в качестве средств платежа, использовалась водка и наркотики.
За несколько часов ночной игры, проходившей в каптерке, Совок проиграл огромную сумму денег. В игре верховодил известный авторитет «Локоть». Именно он определил недельный срок для возвращения карточного дога. Естественно, Совок не смог за неделю достать деньги. В этих вопросах, на зоне не шутят. Ни какие отговорки не катят.
Через несколько дней, после окончания срока уплаты, и по зоне пошел слух — парня опустили в тюрьме!!! – а точнее Совка «опустили». Об этом узнала вся зона. Зеки сразу изменили к нему свое отношение. С ним перестали здороваться и садиться рядом за стол в столовой. Наиболее отъявленный подонки, делали его жизнь еще ужасней. На Совка выливали помои, ему ставили подножки, плевали ему в спину.
От такого морального и физического пресса, может сломаться любой. И так всегда — мужика опускают в тюрьме и он ломается, превращаясь или в чухана или кончая с собой, или становясь общей проституткой.
Но не это произошло с несчастливым игроком. Ночью, заточкой, он перерезал горло трем блатным, опустившим его. Той же заточкой, Совок вскрыл себе вены на обеих руках.
В колонию приехала многочисленная комиссия из управления исполнения наказаний. Нашли «крайних». Наказали. Уехали. Начальник колонии получил служебное несоответствие. Кум отделался строгим выговором. После этого случая, работники колонии не давали возможности спокойно играть в карты, как это было раньше. Теперь, игроков ожидало ПКТ (помещение камерного типа), куда на перевоспитание, направляли отъявленных нарушителей дисциплины. А вот тех, кто мужика опускают в тюрьме, не тронули.
Расскажу подробнее о том, как опускают в тюрьме:
- Вначале жертве самой предлагают отдаться.
- Если она отказывается, ее избивают.
- Побои могут даться неделями.
- Если и после этого жертва не ломается, ее насилуют. Причем делать это могут десятки человек.
После чего тот, кого опустили в тюрьме, превращается в инвалида на всю жизнь. А иногда и умирает, так как опускать могут и черенком от лопаты, и даже бутылкой.
Потому не понимаю тех, кому интересны тюрьма опущенные рассказы очевидца, поскольку на самом деле они ужасны.
— — —
Шло время. Освободившийся, по истечению своего сроказаключения мой бригадир, любезно рекомендовал меня на свое место. Я стал бугром. Теперь дорога к условно-досрочному освобождению была открыта.
В одну из ночей, вся зона была построена на плацу. Там же находились все офицеры. Начальник оперчасти объявил, что двое заключенных, несколько часов назад, совершили побег. На их поиски были брошены охрана колонии и местная милиция. Мы стояли на плацу, при морозе десять градусов, до самого утра. Приехавший на УАЗике начальник местной милиции, сообщил радостную для всех весть. Бежавшие пойманы.
На том же плацу нас собрали после обеда. Двое, грязных, избитых беглеца стояли посредине плаца. Каждому оставалось отсидеть меньше года. Что их толкнуло на побег, я так и не узнал. Одно было ясно, что они существенно продлили свой срок. Начальник колонии долго разглагольствовал о доверии и порядочности. В завершение своей речи, он отправил двух беглецов в ПКТ.
Позже, я узнал, что у одного из караульных солдат, в ту ночь было день рождение. Двое зеков, заметили, что дежуривший на вышке, и наблюдавший за «прострельным коридором» (запретная часть, расположенная между двумя колючими заграждениями) спит. Наверное, именно это стало соблазном побега. Говорили, что этому солдату, тоже «впаяли» несколько лет.
Помимо скучных однообразных будней, на зоне бывают приятные моменты. Это свидания с родными. Моя мама поселилась в гостинице городка, рядом с которым находилась колония. За хорошее поведение и потому что я был бригадиром, мне разрешили переночевать ночь в гостинице. Той ночью, я ток и не смог заснуть. Близость свободы, от которой меня отделяли несколько месяцев, слишком остро ощущалась и давила на мозги. Утром, к разводу, я вернулся в общий строй заключенных.
Через несколько недель, я узнал неприятную для себя новость. Мой благодетель и гарант спокойствия «Треф», был переведен на другую зону. Такими переводами, администрация колонии пыталась ослабить власть блатных на зоне. Может оно и правильно, но мне это было «не в масть». Я вспомнил об обиженном мною в первый вечер знакомства с Трефом – Упыре. Я не забыл тот недобрый взгляд, которым он меня одарил после нашего спарринга.
К сожалению, моим опасениям, суждено было сбыться. Уже на следующий день, после отъезда с нашей зоны Трефа, мое рабочее место посетила представительная делегация блатных во главе с упырем. Они дали понять, что прописываться на зоне, ни когда не поздно. Я понял, что у меня предстоит веселая ночь. Тяжесть моего положения осложнялось предстоящей комиссией по досрочному освобождению. Если у меня будет хоть одно нарушение, «досрочник» не утвердят.
Решение пришло само собой. Я обмотал левую ногу курткой спецодежды, выпил стакан водки, и сильно ударил себя по ноге тяжелой трубой. Адская боль, пронзила мое тело. Двое зеков принесли меня в санчасть. Врач сразу определил перелом ноги. Рентген подтвердил его диагноз. Я надолго обосновался в тюремной «больничке». Здесь, достать меня блатным будет значительно труднее.
В тепличных условиях больнички (уж тут не можно забыть о том, как опускают в тюрьме) , я провалялся около месяца. За это время, на нашей зоне произошли разительные перемены. Новый начальник колонии, решил превратить учреждение в «красную зону». Это означало полное и беспрекословное подчинение заключенными администрации. Началась настоящая мясорубка, в жерновах которой пострадали многие блатные, не приемлющие такого положения вещей. Среди них оказался и упырь. Во время беспорядков, он был смертельно ранен бойцом спецназа, вызванного для наведения порядка. Упырь скончался в соседней с моей палатой.
Наконец-то наступил день заседания комиссии по досрочному освобождению. Несколько человек, долго изучали мое дело. У меня бешено колотилось сердце. Председатель комиссии, протянул мне руку. Свобода. На следующий день, со справкой об условно-досрочном освобождении, я вышел из дверей КПП. Воздух свободы пьянил и дурманил. Единственной здравой мыслью, было желание ни когда сюда не возвращаться.
Только в этом случае можно навсегда забыть и все ужасы зоны, о том, как парня опустили в тюрьме или о том, как мужика опускают на зоне…
Тюремные рассказы
Из книги «Лимонка в тюрьму», которая в настоящее время готовится к печати
Баня на Матросске
Вообще это была не баня, а душ.
В банный день, который полагался через пару дней после того, как я оказался в новой камере, нас повели в душевую в другом конце коридора. Сначала небольшой предбанник, что-то вроде раздевалки, с одной раковиной, как в школьных туалетах. Далее вместо унитазов три или четыре душевые кабинки. Синий кафель, открытое окошко в стене напротив входа, только зарешеченное. Ну точно как в школе. Но вместо туалетных кабинок душевые.
Едва я вошел в душ, сразу заметил, что порог поставлен достаточно высоко. Не знаю, может, это было специально, но водосток в душе работал очень плохо, и вода уходила медленно. А разойдясь по всему полу, включая предбанник, поднималась выше щиколотки, но тем не менее не уходила в коридор.
Вода, конечно, радость большая, тем более в жаркой камере. Кабинок было в два раза меньше, и мы по очереди менялись. Сначала мылились, потом подходили под душ, все как в обычной бане без парилки.
Наша камера была первая в коридоре, и мы шли обычно в душ первыми. Душ был сухим и еще не запаренным. Если, конечно, конвойные не начинали с того конца коридора, что как-то раз случилось. Тогда мы зашли уже в запаренный сырой душ. Мыло и полотенце с мочалкой, сменное белье в пакете, бритвенные принадлежности. Брился я всегда, несмотря на небольшую бороду, которая очень удобна в тюремных условиях. Но правку все равно надо было делать. Шею и немного щеки надо постоянно брить. Все это делать лучше на распаренное лицо. Зеркала – вот не помню, были ли вообще, все обычно брились на ощупь. Что там в клубах пара разберешь?
Старые зэки в бане всегда сразу начинают шутить.
«Раньше заходили в баню, и, если не прикроешь задницу ногой, можно запросто девственность потерять. И не вздумай за мылом нагнуться, если уронишь, также можешь «отъехать», быстро кто-то может пристроиться сзади».
«Молодой зэк – первоход заходит в баню, мыло выскользнуло. Сразу с разных углов раздается – „О, отъехало!“ Старые зэки, кто был поближе, кидались к мылу. „А мне не взападло, мне пригодиться, я не гордый“» – шутили старые мужики».
Разумеется, терли друг другу спины, делились мылом и станками.
В конце помывки заходил конвойный и кричал, что пора заканчивать. Все начинали вдвое быстрее намыливаться и отмываться. Время всегда давали впритык, и помыться должны были все камеры, а их пара десятков на продоле.
Все начинают одеваться во все чистое, кто-то уже постирал и приготовил сменное белье, кто-то еще будет стирать.
Помывшись, мы так же под конвоем шли в хату.
В первый раз, когда мы шли из бани в камеру, меня спросил Володя:
– У тебя как со вшами? Ты не подумай, здесь ничего нет зазорного, надо просто курсануть что и как.
– Да вроде удавил, а так бывает, но вот мылом дегтярным помылся…
Ко мне подошел Химик и, смеясь, показал на моей свежей футболке прямо на груди ползущую вшу. Это из-за мыла, загнанного мне ребятами первой же передачей, его запах вытеснил вшу наружу.
Тут же Химик мне стал объяснять, как выводить вшей. Для этого надо было вскипятить полный тазик воды, можно покрошить мыла, если стирка, тем более дегтярного – это вообще отлично. Мыло обеспечивало быстрое намокание одежды, и вши погибали сразу. Потом закрыть тазик на полчаса, тогда гниды успеют созреть и выведутся, и тут же, разумеется, погибнут.
Это была первая ночь, которую я проспал хорошо, гнид не осталось, и сон был очень спокойный.
Так благодаря Химику я стал спать крепко, стирая таким образов почти ежедневно свою одежду и простыни до декабря месяца, пока нас не перевели в осужденку. Хата была старая, и на меня накинулась целая армия клопов, но вши меня уже более не беспокоили. И всегда я вспоминал Химика с удовольствием и с благодарностью. Еще я не скоро встречу зэка, который тоже ловко знал, как с ними бороться.
Это будет один древнейший зэк из Екатеринбурга. Но это уже случится в конце зимы, он добавит к моим знаниям мудрость, что на одежде швы после стирки надо смазывать хозяйственным мылом. Точнее промазывать. Тогда вши не могут зацепиться за швы. Так надо делать перед этапом, чтоб в столыпинах и автозаках не мучиться.
Хакер
В конце августа к нам в камеру втолкнули новенького. Он был худощавый, от чего казался высоким, совсем молодой. Всех немного удивили его длинные, вьющиеся, русые волосы, достающие до поясницы. Он с порога представился Константином, фамилия его была Василевский. Константин смотрел, как и все первоходы, слегка испуганными, широко раскрытыми глазами на нас. Видно было сразу, что наша камера была первая в его жизни. Только с Петровки.
– Ну, что встал? Заходи, – сказал ему Саид.
Он неуверенно прошел, ему показали на крайней шконке второго яруса единственное свободное место. Он вошел, положил на место матрац, положил на дубок кругаль и шлемку и тихо присел за стол рядом.
Я заварил ему двойной бомж-пакет, вытряхнул из банки остатки тушенки. Кто-то заварил чифирь. Его накормили, он попробовал глотнуть чифирь и сморщился с непривычки. Но продолжил пить, делая вид, что ему каждое утро и перед сном мама заваривает с детства.
Ощутив тепло и слегка захмелев с чифиря, он явно отошел от первого шока и испуга перед неизвестностью, щеки у него порозовели. Стали знакомиться.
Он рассказал немного о себе. Что закрыли его по ошибке и обвиняют в каких-то компьютерных махинациях. Что-то где-то он взломал или кто-то взломал, а на него свалил.
Правду он не говорил, видимо, не доверяя нам. А, может, сам верил в свою невиновность искренне, как и основная часть арестантов, тем более первоходов.
Пообщавшись с ним немного, я сделал вывод, что если он не ребенок по развитию, то подросток точно. Многие зэки страдают инфантильностью, но это уравновешивается наблюдательностью, знанием практической психологии, привычкой выживать. А у Константина это было очень сильно выражено и не уравновешено ничем.
В камере его прозвали Хакер.
То, что он не говорил сначала правды, я списал на осторожность и некоторое опасение, что в камере может быт стукач, который впоследствии мог бы сдать его следствию. Но он не только не говорил правды о своей делюге, о которой его спросили только при заезде. Он не говорил правды вообще или говорил ее настолько мало, что невозможно было понять, где его маленькая правда, а где ее нет. Это было плохим признаком.
Хотя я более склоняюсь к тому, что говорил он неправду скорее как ребенок-сочинитель. Он просто рассказывал фантазии свои и фантазии, вычитанные им из Интернета. Просто ему веселее было в этом выдуманном им мире. По-моему, Корней Чуковский писал, что если детям не читать сказок, они будут их выдумывать сами. Так и было с Костей-Хакером, который быстро ушел от книжек в Интернет, пропустив Марка Твена, Жюля Верна, отца и сына Дюма, Горького, а за ними Шекспира, Гюго и других романтиков-классиков, которыми зачитывалось большинство моих ровесников в подростковом возрасте. Он эти имена, несомненно, слышал, но не помнил, кто и что из них написал.
Его «несло», и он перебарщивал во многом. Арестанты этого не любят и воспринимают это обычно как угрозу. Но его, видно было, не боялся никто, ну живет он в своем, придуманном, мире и пусть живет. У каждого есть свой мир.
И Хакера никто из арестантов не останавливал. Тюремный закон – пусть делает что хочет, если это не во вред общему. Да и вообще в камере развлечений всегда мало, и подобные рассказы развеивали скуку, считали, видимо, арестанты. И ему самому нравилось, что его слушают. Мне не была приятна эта общая забава, я предчувствовал, что добром это все не кончится, но вроде все было спокойно. К нему никто не цеплялся, за слова не предъявлял, издевок не было. Отношение людское, и я быстро успокоился.
А он, развлекая всех, рассказывал о компьютерах, Интернете, как он раз работал на спецслужбы или на Министерство обороны в каком-то подмосковном секретном бункере в течение года безвылазно. Выходить оттуда было запрещено. Связь с внешним миром также была закрыта, соответственно, никакой почты по Интернету, только письма на а/я номер такой-то в конверте без марки. Под конец года основные вольные продукты были съедены. И ему с коллегами пришлось есть тушенку пятидесятых годов выпуска и курить сигареты «Друг», популярную в СССР марку.
Еще все посмеивались над его длинными волосами, советуя побриться наголо, как все. Но он был уверен, что со дня на день его выпустят под подписку и он никогда не вернется в тюрьму. Поэтому с волосами, которые растил много лет, расставаться не собирался. Благо вшей в камере благодаря Химику не было.
Никто, в общем, не настаивал, философски наблюдая за молодым сокамерником. Зэки судят не столько по тому, что говорит сокамерник о себе. А по тому, как говорит. По характеру мышления и выводов. По взглядам и оценкам на различные темы. Это, наверное, расскажет любой психолог-студент. Но тюрьмы и лагеря кишат психологами-практиками. Хотя в большинстве своем они не смогут как-то сформулировать и упорядоченно рассказать об этом. Как и не каждый, наверное, дворник, десятилетия проработавший на своем участке, сможет написать ясную книгу о том, как мести улицу и под каким углом держать метлу.
Пытаясь отфильтровать что-то из сбивчивых рассказов Хакера, я составил для себя некоторое представление о его жизни.
Как я понял, он был единственным сыном у одинокой матери. Об отце он не упомянул за все время ни разу. Не знаю, кто была у него мама, но делала она для него многое. Например, компьютер у него появился, когда ему было одиннадцать. Прикинув, я подсчитал, что это было в середине девяностых, в разгар кризиса, когда о компьютере среднестатистический школьник не мог даже мечтать. До этого он был уже знаком с компьютерами, могу предположить, что бегал по компьютерным салонам, тогда они уже были. Может, мама работала в этой сфере, на богатого человека она не была похожа, судя по тому, что Константин сидел, а не был выкуплен.
Судя по поведению, он, видимо, никогда физически не трудился и вообще мало общался, если вообще общался, с коллективом. Он знал, конечно, что нужно делиться, спрашивал, сколько и чего дать на общее, но сверх этого «положенного» делиться не собирался. То есть чувства взаимовыручки или просто что-то сделать просто так, от сердца, ему в голову не приходило.
А с тех пор как у него появился компьютер, он видимо окунулся в него с головой. Засыпал и просыпался за ним. Мама помогала развиваться сыну в этой сфере, видимо, не жалея денег.
Мать его явно любила и все прощала, он был избалован, о чем косвенно свидетельствовали его разговоры с ней по «трубе», которую нелегально затянули зэки. Говорил он резко и грубо, иногда переходя на жалобный голос, каким дети просят что-то вкусное у родителей.
Звонил он только ей, и было понятно, что друзей и подруг у него не было. Я знал таких ребят, у которых жизнь в виртуальном пространстве полностью вытесняла обычную жизнь, куда они иногда вынужденно заглядывали, брезгливо озираясь, как в вокзальном нужнике. Все друзья у них там, любимые девушки, с которыми они там же и видятся, там же и недоброжелатели, там же и враги. Там у них всё.
В итоге, когда к нему пришел УБЭП и выключил компьютер, он остался совсем один, без средств и возможностей к нормальному существованию. У него отняли возможность позвонить кому-то и попросить о помощи.
Неприятно, конечно, было наблюдать, как он звонил по полуразвалившемуся сотовому телефону и жаловался, а иногда начинал краснея кричать:
– Деньги?! Х.. ему, а не деньги!!! Гони его в шею, он меня сдал и теперь еще деньги просит…
Мы что-то тихо говорили с Юрой-Химиком, я стоял на шнифтах, он, по обыкновению, что-то готовил на «мамке». Кажется, какое-то безумное варево, которое Юра называл «тюремным пловом». Соя из баланды, обжаренная на сале из передачи, с морковью, с луком и чесноком. Потом туда Юра досыпал мелко покрошенную вермишель из бомж-пакетов. Перемешать все – и «тюремный плов» готов.
Юра готовить умел даже из столь скромных продуктов, половину из которых продуктами можно было назвать лишь условно. Получалось на удивление вкусно, хотя во время готовки меня терзали смутные сомнения, что из этой игры в помойку ничего дельного не выйдет.
Хакер слонялся по хате неприкаянный и потерянный. На него никто не обращал внимания, все были заняты чем-то, и было не до него. Я поговорил с ним о чем-то и ни о чем, предложил попить чаю. Но он явно был каким-то потерянным.
Он что-то бубнил себе под нос и смотрел вокруг блуждающим взглядом. Мне показалось, что он заболел. Ведь, наверное, он впервые за много лет, точнее, за всю свою сознательную жизнь, был лишен матери и компьютера более чем на несколько часов. Подобно ребенку, оторванному от материнской груди, он не плакал лишь потому, что уже начал понимать – слезы здесь не прокатывают.
Мне по-человечески стало его немного жаль. Я понимал, что попал он, как и я, в чуждый для себя мир, и мне захотелось его немного ободрить. Я что-то пошутил, он вроде засмеялся и будто действительно ожил. Но ненадолго.
Потухая окончательно, он отвлеченно, как бы между прочим, обратился ко всей нашей немногочисленной хате из восьми человек: «Ребята, если я чего-нибудь завтра не то скажу, не обращайте внимания».
Все вопросительно на него посмотрели.
– А почему именно завтра? – не удержался Саня.
– А завтра у меня день рождения, – печально сказал он.
Немногословный Эдуард не выдержал и усмехнулся.
– Ну, ты прямо как ослик Иа из мультфильма.
Все засмеялись.
– Ложись спать, утро вечера мудренее.
Хакер полез спать к себе на шконку. А камера начинала жить своей обычной ночной жизнью. Потекли «дороги», побежали «кони», началась точковка (регистрация писем тюремной почты), в общем, обычная жизнь тюрьмы, именуемая «движухой». Подлинная жизнь тюрьмы, которая начинается после двадцати часов, когда администрация тюрьмы уходит домой, а остаются только простые надзиратели.
Протусовавшись ночь, парни рано утром, пока еще Хакер спал, достали с «общака» сгущенки и еще чего-то. Печенья, сухарей, у кого-то были орехи, у меня лимон, пара яблок и плитка шоколада. Из этого сделали хитроумный тюремный торт. Не помню, что там было, я даже вкус не особо понял. Помню только, что он мне показался несколько приторно сладким. Но я тогда вообще сладкое не очень ел. Сделали какие-то примитивные из печенья и хлеба коржи или куличи. Как-то скрепили все тюремным маргарином. Сверху его посыпали крошкой от печенья и шоколада. И убрали торт пропитываться кремом из сгущенки до следующего дня.
День рождения
– С днем рождения, Константин! – поздравил я его после кого-то из ранее проснувшихся.
Я лег ближе к полудню, намного позже других, смотрел новости из Беслана, где, оказывается, вчера начался штурм. С экрана по разным каналам все утро кружили вертолеты, из танков и гранатометов рвали и жгли школу. Школа огрызалась автоматическим огнем, изрыгая из себя тела окровавленных детей. Между двумя огнями акушерами метались альфовцы, принимая брызгами кровных братьев и сестричек из адской утробы горящего спортзала. А танки палили, трещали ПКТ, метались взрывами мины и снаряды, чихали гранаты, солдаты бегали, дети молчали и кричали, родители плакали, строем выкладывали где-то трупы и трупики. Подъезжали и уезжали «скорые». Выглядело все кровавым беспорядком большой операционной…
Последующий сон был таким же бредом, и я с облегчением проснулся и тут же вспомнил, что нужно поздравить Хакера. Мне еще по очереди оставалось спать часа три-четыре, потом заступать на шнифты, так что я еще собирался поспать, воздав имениннику должное.
Костя сонно разулыбался.
– Спасибо, Макс! – сказал он и повернулся по-детски на другой бок, продолжал лежать, не желая подниматься, хотя и явно выспался. Время было уже часа четыре, когда стали все просыпаться и поздравлять по очереди Хакера. Умывшись и приведя себя в порядок, мы заварили чифирь. Достали конфет, печенье, и еще что-то было вкусное.
Поздравляли, желали, как всегда, воли. И того, что сам себе пожелает. В общем-то, все, что заключенные желают заключенным в тюрьмах и лагерях на территории всего бывшего СССР. А может, и в тюрьмах всего мира.
Я пытался чифирем не злоупотреблять и, немного посидев для приличия, пошел досыпать.
Проснулся я уже вечером, часов в девять или около того, мне нужно было уже заступать на тормоза. И меня почему-то против обыкновения никто не разбудил. На улице было уже сумрачно. Но проснулся я не от того, что выспался. Просто в камере было какое-то напряжение. Которое ощущается сразу всеми, даже спящими. При этом никто не шумит, не ругается, мусора с обыском не ломятся. Просто в камере накаляется обстановка до такой степени, будто сейчас начнется бомбардировка. Пахнет если не смертью, то ее холодом.
– Смотри, Политический, что Хакер рассказал только что.
Я вопросительно на него глянул. Он как-то растерянно улыбался и потупил безумно горящие глаза.
– Так, что? – ничего не понимая, спросонок спросил я.
– Он сейчас нам рассказывал, как его две девки изнасиловали, – сказал Саня.
– Что за бред? Как изнасиловали, чего вы болтаете?
Я действительно не понимал, что происходит. Просто разыгрывали меня? Или… Но нет, слишком серьезные заточки хоть и у молодых относительно, но сидевших с малых лет блатных пацанов. Несмотря на ухмылки, видно было, что тут не до шуток.
– Как он их изнасиловал? – переспросил я.
– Да не он их, а они его, – сказал усмехаясь Саня.
– Такое бывает? – спросил я.
– Теперь да. Он говорит, что они его чем-то напоили, а потом он проснулся связанный. И они обе сели на него. Одна на член, а другая на нос.
Я с недоумением посмотрел на самоубийцу.
– Так и сказал?
– Ну да. Он до этого начал говорить, что с двумя бабами спал. Я вижу, что он с чифира немного не в себе. Ну и говорю ему, мол, стоп, не наговаривай на себя, приляг, отдохни. Он сначала замолчал, а потом опять начал. Мол, две бабы изнасиловали раз. Я его тут переспрашиваю. Стоп-стоп, ну-ка с этого места поподробнее, пожалуйста. Ну, он и рассказал. Когда мы стали угорать над ним и он понял, что что-то не то взболтнул, начал отмазки лепить. Мол, это рассказ, и он его написал и вывесил в Интернете.
По виду Хакера было видно и понятно, что он не то что двух, он и одной-то женщины не видел живьем обнаженной. Но что тут скажешь, человек назвался сам, а слово не воробей, полезай в кузовок, значит, отвечай за слова…
– Вот и день рождения отметили, – сказал Саид. – Очень весело, я еще никогда и ни у кого не отмечал так дни рождения, как сегодня. Просто зашибись. Сколько тебе исполнилось-то сегодня, цыпочка?
– Девятнадцать, – ответил Костя.
– Ну все. Давай, Хакер, снимай матрас и ложись спать. Отдохни, ты сегодня больше никому не понадобишься.
Димка с Саней и Химиком цинично, по-зэковски, заржали. Мне, правда, было не до смеха. Я впервые был свидетелем того, как человек внезапно из личности превращался в ничто. Не в моих, конечно, глазах, а в глазах навязанного ему коллектива. К которому его насильно посадило государство, посчитав это худое нескладное создание для себя опасным. Впрочем, как и меня.
Только меня оно сажало умышленно, чтобы раздавить. А от него-то чего оно хотело? И президенты говорят в новогодних и других обращениях о «Великой России» и что это «Родина», которую мы обязаны в их лицах непременно «любить»… Да вот попробуй любить все это, глядя на потухшие глаза Константина, который обнаженную женщину-то видел, наверное, только на мониторе компьютера или на обложке журнала с развалов, если вообще выходил после окончания школы на улицу.
Дальше Хакер покатился по наклонной. Матрас ему пришлось постелить на пол. Но не возле параши, в окоп, куда обычно ложатся «отъехавшие» и «пидоры», а с противоположной стороны. Окопа как такового у нас не было, там стояла тумбочка, рядом розетка.
Менты, первое время усмехаясь, спрашивали на проверках:
– А что он не на шконке?
– А, гражданин начальник, он падает.
– Ну, постелите ему на нижнем ярусе…
– Он и оттуда падает… постоянно падает… каждый день все ниже ложится.
– Понятно, – доходило до инспекторов.
Саид
Саид был коренной москвич. Блондинистый татарин. Таких потом, уже в Башкирии, я видел множество среди офицеров и зэков. Не знаю, как его родители, но он родился и вырос в Москве. Он был мой ровесник. Судя по складу ума, родители были какими-то инженерами или техническими специалистами. В нем было заметно советское воспитание. В детстве ему читали те же книжки, что и мне. Всесторонне развитый парень. Но лихие девяностые с преступной романтикой сделали свое дело, он пошел по «воровской теме».
Жил он, придерживаясь общих «воровских» понятий. Его этапировали на пересмотр дела. Саид отсидел уже почти два года, оставалось еще где-то год, и он рассчитывал, что его «нагонят» прямо в зале суда.
Приехал он из Саратова дико обозленный. А мы в свою очередь, зная, какое там положение, относились с пониманием к его раздражительности по пустякам. Хотя если быть объективным, то он еще был в порядке. Гораздо более обозленных мне довелось видеть в последствии уже в Уфе. Да и на централах таких немало. Все, кто был в таких зонах, выходят одичавшими, готовыми сорваться на кого угодно за любой поступок или даже неосторожно сказанное слово. Тем не менее он был на коррумпированной зоне, где за деньги можно купить спокойную жизнь, чем он и пользовался. По его рассказам, он просто в основном занимался «железками».
Ел с утра мюсли с молоком – и на спортугол. «За меня проплачено было, и никто особо меня не беспокоил, – рассказывал он. – Но были разные уроды-провокаторы, которые очень любили кровь попить. Сядут рядом и начинают провоцировать на драку или еще как…»
Впоследствии, сравнивая его рассказы с тем, что я увидел уже в Уфе, Саид стал мне очень понятен. Ненависть к ближнему для многих преступников была единственной отдушиной в заключении. Администрация поощряла конфликты между осужденными, и, как правило, наказывали вместо провокатора его жертву.
Познакомившись поближе, я заметил, что Саид еще постоянно жаловался всем на неволю. Что нет его любимой машины, которой не видел почти два года, что давно не играл в бильярд, который любил, что нет его любимой подруги, которая его ждет. В общем, сплошной дискомфорт. Разумеется, он не перебарщивал, но стоило заговорить на эту тему, как он сразу подхватывал разговор. Он просто тосковал. Эту болезнь у многих я наблюдал, как и за собой, не в самые лучшие моменты. В православии это называется «уныние».
Интересно, что его зона располагалась вплотную к «тринашке», где сидел Лимонов. Он смеясь рассказывал, что видел с какого то пригорка, со своей «двойки», где отбывал сам срок, как «Эдик откидывался, вся зона сбежалась смотреть».
Раз кто-то опять упомянул легкомысленных женщин, увиденных по телевидению. Девчонки в шортиках-бикини танцевали в заставках какой-то викторины.
– Такие бабы моментально ноги раздвигают, – сказал убежденно Саид, – стоит только руку протянуть. Если они так рогатки задирают перед всеми, значит, и в жизни себя так ведут. Так ведь, Революция?
Я пожал плечами:
– Не знаю, никогда не обращал на такие вещи внимания, – наверное, дело не в танцовщицах, а в том, что у них в головах творится и уровне нравов.
– Ну если не все до одной, то почти все. Да, у них с нравами совсем плохо. Вышел бы, столько баб перетаскал бы! Только, конечно, вот подруга… Если бы сюда хоть одну, – мечтательно протянул Саид.
– Да, бабу, конечно, все бы попользовали, кроме Политического, – сказал Саня смеясь.
– А что, Политический разве не человек? Согласись, если тебе пригнать сюда красивую корову, то тоже не отказался бы.
Я ответил на шутку шуткой, потому что не люблю подобные разговоры. Сказал, что берегу свою девственность для жены, тоже девственницы, чтобы все плотские радости познавать вместе.
Обычно зэки смакуют такие разговоры и затягивают надолго. Они выглядят немного сумасшедшими, плавно переходя на такие вопросы: есть ли подмышками у твоих подруг волосы или бреют ли они между ногами? Тяжелый юмор – неотъемлемая сторона камерных разговоров.
Но тут Саня влез в разговор и в шутку и всерьез сказал тихонько:
– А ты попробуй Хакера крутануть, вон лежит и мечтает о чем-то. Может, Саид, о тебе…
Все тихо засмеялись, потому что Константин лежал на матрасе уже не первый день, неотрывно глядя в потолок.
Саид тяжко сказал:
– Бля, я Ленку люблю, даже не знаю…
– Да ладно, Саид, что ты как в первый раз прямо, – сказал Саня, сразу поняв, что Саида надо просто уговорить, только поднажать немного.
Все невольно обернулись от телевизора и глянули на ничего не подозревавшего, спящего у себя на матрасе Константина. Он, став изгоем, постоянно пребывал все в том же созданном в своем сознании мире и ничего не замечал вокруг.
– Давай, давай, Саид, – подключился Дима, – смотри, какой у него рот рабочий, грех его оставлять без дела. Все равно он этим кончит с такой шевелюрой. Давай, это же мечта поэта!
Саид в нерешительности и сомнении стал поглядывать в сторону Хакера. Но, скидывая с себя всякие мысли, отворачивался.
За Саидом и Хакером наблюдала вся хата, посмеиваясь. Правда, мне это не понравилось, и я еще надеялся, что Саид не станет заниматься подобной ерундой.
Саид долго еще сомневался, но через пару часов Саниных уговоров похоть взяла верх, и он принялся за дело.
Телефон Хакеру перестали давать еще после дня рождения. Он не мог понять почему. И пытался спрашивать об этом блатных. Сначала они просто говорили, чтобы отстал, мол, занят пока или ждут звонка. Потом начали просто игнорировать. Вот за эту нитку Саид и взялся тянуть.
– Слушай. Вот смотри, в хате тут от всех есть польза. Этот на дороге стоит, мы малявы разгребаем, Митя дороги плетет. Химик татухи бьет и рисует «марки» отлично. Политический, и тот на шнифтах стоит. Единственный, кто ничего не делает, – это ты. Лежишь балластом и все.
– Но я оплачу звонок…
– С оплатой пока нужды, как видишь, нет. Что ты можешь предложить, в чем есть необходимость? Налички у тебя нет, у тебя вообще ничего нет.
– А что я могу сделать, чтобы тоже польза была? – спросил наивно Костя.
Вот этого вопроса Саид как раз и ждал, подводя всячески его к этому.
– Ну, например… ну, пойдем я тебе объясню, например.
Саид вылез из-за стола. И подошел к Хакеру. Мы с Юркой находились рядом. Юрка, как всегда, что-то готовил, а я, как всегда, стоял рядом на шнифтах. И диалог их мы слышали полностью. Остальные зэки хоть и болтали о чем-то, но все равно с любопытством искоса посматривали в их сторону. Зная заранее, о чем идет речь.
Я, отсидев всего месяц и не понимая всего, услышал, что ему предлагает Саид и начал объяснять Юре, что не надо парню ломать жизнь и надо Саида урезонить. Зачем это ему – ради пяти минут удовольствия портить человеку жизнь?
Саид не грубо, но настойчиво предлагал Хакеру, чтобы тот удовлетворил Саида, взяв член в рот. Хакер отказывался, но отказывался как-то невнятно и жидковато.
Я шепнул Химику:
– Юрик, это что такое, он же не понимает ни фига! И так у плинтуса лежит. Он же больной на всю голову.
– Макс, что ты, успокойся. Эти люди живут в другом измерении. У них, в отличие от тебя, другие жизненные ценности, как и восприятие. Для него что в рот взять, что чай попить – одно и то же. Он еще жить во многом лучше тебя будет, в несколько раз. Это всё другое поколение, другая порода, другие во всем. Ты просто не сталкивался с ними никогда и поэтому не понимаешь. Главное, его никто неволить не собирается, подожди немного, он сам согласится. Он скоро от этого сам кайф будет ловить. Его что, насилует кто-то? Просто подводят к тому, чего он сам, может быть, хочет. Согласится – хорошо, нет – еще лучше. Поверь, я за несколько лет видел таких, как он, – работающих механически «каской»… Повторяю, не захочет – не возьмет. Здесь же не беспредельщики какие собрались.
Минут через двадцать Саид с Хакером удалились за ширму дальняка.
Для меня это все равно был шок. Одно дело слышать о таких вещах от разных других зэков, другое – быть свидетелем подобного. И, как ни странно, это часть бытовухи, часть той жизни, которая происходит в тюрьме каждый день. Она принимает разные формы, но, по сути, невыносима для восприятия нормального человека.
Я, потрясенный, попросил Юрку подменить меня на шнифтах. Заварил себе кружку, насыпал сахар и сел, задумавшись, ждать, пока он слегка остынет. Совсем горячий я не пью.
Дима, выросший на малолетке, видя, как я воспринял происходящее, как-то вдруг по-дружески сказал:
– Политический, ты не принимай так близко к сердцу. И вообще, пусть это в твоей жизни будет самое страшное, что придется пережить. Спасай тех, кто, по крайней мере, тебя просит об этом, это первый признак, что действительно человеку нужна помощь. Вот, например, помоги мне, мне столько всего надо.
– Я, Саня, не «скорая помощь», – сказал я, уже смирившись и в чем-то согласившись с парнями.
Я допил чай и вернулся к шнифтам. Те двое все не выходили из-за ширмы. Оттуда периодически доносилось звуки, полушепотная и нетерпеливая ругань Саида: «Не так! Не так!» – «Языком?» – «Да, языком… не так!!!»
Арестанты еле сдерживали смех. Я попросил включить телевизор погромче.
Вдруг раздался грохот тормозов. Открылась кормушка, и я встретился глазами с инспектором. Тут же подошел Юра, инспектор назвал фамилию Саида. Саид откликнулся из-за ширмы. Надзиратель сказал, что он завтра «судовой» и ему завтра на суд ехать в семь. И исчез. Многие опять загоготали.
Из-за ширмы вывалился вспотевший Саид:
– Бля, хорош ржать, весь кайф ломаете, я уже полчаса из-за вас кончить не могу! Базарьте потише!
Все опять ухмыльнулись. Саид опять исчез за ширмой…
На мой взгляд, тот мальчик не осознал, что живет не в виртуальном мире. Что жизнь и все, что к ней прилагается, это не навечно. Жизнь нельзя вернуть, перезагрузив как игру, и в жизни нет, как на клавиатуре компьютера, сочетания кнопок Сtrl+Z.
Разумеется, Хакеру телефона не дали. Через несколько дней его дернули с вещами, и я его больше никогда не видел. Впоследствии я был свидетелем многих других ошеломляющих сцен. Ужасных и кровавых, но меня уже ничто не напрягало так, как эта, для меня нелепая и нелогичная, история, увиденная собственными глазами.
И на все я уже реагировал более спокойно.
Да и потом я, проанализировав Костю-Хакера и его поведение, подумал, что, по-моему, он совершенно вне тела своего был: как ты пользуешься прихваткой или обувью, когда надо, так у него тело вроде спецкостюма или скафандра, необходимого в этой среде.
Люди, которых по беспределу насилуют, переживают очень сильно, а многие сразу кончают жизнь самоубийством. А этот нормально – отряхнулся и пошел…
Уже в лагере у нас был дневальный из другого отряда, «пинч» (обиженный), который занимался уборкой в туалете отряда. Так вот, его еще на централе чурки изнасиловали в тюрьме, он был дорожник и спалил «маляву». Этот дневальный впоследствии не стал заниматься подобными вещами. А Хакер наверняка – и потом, получив срок, или пока еще был под следствием – стал жить этим ремеслом. Потому что не видел в этом ничего страшного для себя. За это ему будут платить сигаретами, сладким и сытым.
Один согласился добровольно, второй был подвергнут изнасилованию, в этом и разница.
Так что со временем равновесие по отношению к этому случаю у меня восстановилось, и я особо не переживал.
У меня закончилась ознакомление с материалами уголовного дела. И нужно было готовиться к процессу.
Конец этапа. Уфа
Уже почти совсем стемнело. Мы по очереди сыпали под краткие команды из «столыпина», на край перрона. И сразу садились на кортки, ставя перед собой баулы, опуская руки на голову. Так, сидя друг за другом гуськом, мы ждали, пока нас пересчитают. Конвойные вели себя очень сдержанно и непривычно тихо, почти шепотом, отдавали прерывистые, редкие и короткие, но привычные приказы: «Руки за голову, баулы перед собой», «Друг за другом», «Смотреть только вниз».
Я еще сотни тысяч раз буду слышать эти и подобные приказы, но никогда и никто так тихо их не произносил. Паузы были какие-то продолжительные и многозначительные. Ощущение – будто нас привезли на место казни… Хотя в итоге так оно и было, только казнь растянута на годы. Обычная казнь – это отделение души от тела. Здесь несколько иное – длительное отделение души от тела. Затем ритуальное ее убийство, потом такие же ритуальные, но очень длительные похороны души или части ее на протяжении всего срока. Только этого я пока не знал, только чувствовал.
Менее чем в десяти метрах, правее от вокзала, к нам повернулась пара молодых и красивых супругов. Он одет в строгий костюм с белой сорочкой, а она в какое-то праздничное вечернее, кажется, розовое с красным платье, похожее на свадебное. По всей видимости, встречали или провожали кого-то. Наверное, встречали.
Им было на вид лет двадцать пять – тридцать. Они молча наблюдали за нами. Любопытство и в то же время полное понимание происходящего. И никаких комментариев. По крайней мере, пока я посматривал на них исподлобья. У нее в руках были цветы. Цветам я, помню, невольно улыбнулся.
«Встречают цветами, – усмехнулся я. – Ну, что ж, здравствуй, Уфа!»
Город, с жителями которого я буду разговаривать каждый день. Небо, осколки которого я буду видеть каждый день сквозь щели щитов на окнах или вглядываясь через дыры шифера прогулочных двориков ШИЗО – ПКТ. Город, запахом промзоны которого я буду дышать каждый день. Находящиеся в объятиях этого города лагерные, в которых я буду находиться круглые сутки. И город, которого я так и не увижу до самого своего освобождения.
И спустя ровно два года два месяца и две недели меня встретят у ворот лагеря Гриша с Колей. Отвезут меня в аэропорт. Откуда самолет меня поднимет и, дав круг почета, даст возможность осмотреть бегло этот город. Город, где я оставлю или даже похороню часть себя и своего сердца. И который совсем не заметит моего исчезновения…
Но я сидел и смотрел на молодых и счастливых людей, а они смотрели на меня. Это были последние живые вольные люди и вместе с ними – осколки воли, вольного ландшафта, которые я успел приметить, глядя на здание вокзала с экзотической над крышей надписью – «ЭФЭ».
Конвойные без суеты продолжали разгрузку зэков, не обращая внимания на единственных зрителей этого печального представления.
Судя по выражению их лиц, они явно не были простыми обывателями. Лица у них были изучающими, ни веселья, ни развлечения в них не было. Подобные лица у людей бывают, когда они сталкиваются со случайной смертью на улице. ДТП с трагическим исходом или что-то подобное. Но явно не впервые такое видят. Первый испуг остался при первой встрече со смертью, а это – второй раз.
Самих лиц я не помню, но хорошо помню их глаза, с нахмуренными слегка бровями. В такие моменты люди, наверное, чувствуют некоторую свою уязвимость и, становясь суровее, пытаются подтянуться. Но в то же время испытывают ощущение чего-то большего, что над нами и сильнее всех нас в тысячи, а может, в миллионы раз. Что не обманешь и не обведешь.
Нас повели к «воронку». И я пошел своим путем, а молодые, проводив наверняка нас взглядом до люка – двери автозака – и подождав, пока мы все утонем в этом автомонстре, отправились по своему, счастливому пути.
Через полчаса автозак нас привез на Уфимский централ…
Пока готовил перепост статьи Кунгурова про тюрьмы — в эти самые минуты самого Лёху повязали тюменские мусора. Прямо на улице, на глазах у маленького ребёнка.. Снова предъявляют 282 (разжигание ненависти). Будем следить за развитием дальнейших событий..
Мощнейшая свежая статья Алексея Кунгурова «Как опускают в армии и тюрьме. В чем разница», написанная в связи с резонансным событием, произошедшим 25 октября сего года в воинской части под Читой, когда 20-летний срочник Рамиль Шамсутдинов расстрелял своих сослуживцев в количестве восьми человек.
Переношу сюда с минимальными сокращениями:
Гомосексуализм для российской армии был и остаётся традиционным явлением. До Петра I ни армии, как таковой, ни казармы тюремного типа не существовало, вооруженные силы состояли из трех почти несвязанных частей: стрелецкого войска, дворянского ополчения и наёмных полков иноземного стоя. С дворянами более-менее ясно: они в мирное время сидели по своим поместьям, в случае войны обязаны были выступить в поход «конно, оружно со боевые холопы». Стрельцы – служилые люди, лично свободные, имевшие семьи и кормящиеся торговлей, ремеслом и сельским хозяйством. Наследуемая служба для них была не только ярмом, но и источником экономических привилегий. Рейтары – обычные наемники, служащие за деньги, часто иностранцы, а так же «охочие люди» и казаки. В рейтарах не зазорно было служить даже беспоместным дворянам. Особых проблем с удовлетворением половых потребностей они не имели – могли свободно жениться или гулять со «срамными девками» или вдовствующими женщинами, благо, службу несли при дворе, а не в сибирских острогах.
Царь Пётр, строя регулярную армию, отошел от европейского канона – формирования по найму, заменив его рекрутским набором крепостных рабов. Причина одна – холопы являлись бесплатными для казны (существовала даже практика продажи русских солдат за границу). Ну, и отношение к ним оставалось соответствующим – как к дармовому расходному материалу. Молодых крестьянских парней 20 лет от роду забирали в солдатчину на 25 лет, запирая в казармах, где мордовали муштрой, тяжёлой работой и прочими тяготами службы. Формально с 1711 г. солдатам было положено жалование в 9 рублей с полтиною (в год), но мало ли чего положено. Даже офицерам жалование не платили годами, что уж тут про нижних чинов говорить? Это я к тому, что воспользоваться услугами гулящих баб они не могли. Да и «в увольнение» кто ж их отпускал? Разбегутся же! Условия службы были совершенно тюремными. Даже за незначительные провинности забивали шпицрутенами до смерти.
Иностранцы удивляются безропотной покорности русской служивой скотинки, равнодушно встречающей смерть. Тупая поцреотня гордится феноменальной выносливостью и неприхотливостью русских солдат на войне. Нашли на что надрачивать, идиоты! Да для русского солдата война была почти что отпуском из казарменного стойла. С 1825 по 1850 г. боевые потери русской армии в польской кампании, войне с Турцией и в непрерывной кавказской войне составили несколько более 30 тысяч человек. За то же самое время по небоевым причинам она потеряла более миллиона(!) душ. Что война, что «мирная служба» – русским солдатикам было всё едино. Житуха была такой адовой, что смерть не воспринималась, как нечто ужасное. Собственно, родные поминали забритых на службу, как усопших, ставили им свечки в церкви.
Где было служилому в этом беспросветном треше искать утешения? Верно – в братских объятиях. И бесплатно, и «сплоченность» подразделения укрепляется. Полк становился для рекрута единственной семьей во всех смыслах слова. Офицерам педерастия тоже была не чужда. Сам царь Петр под одним одеялом с князем Меньшиковым почивал. Впрочем, императора трудно назвать законодателем моды на «тесную мужскую дружбу». В патриархальной Московии «греческая любовь» очень даже практиковалась, в том числе и членами правящей династии. Известный историк профессор Сергей Соловьев, которого трудно заподозрить в русофобии, мимоходом замечает: «Нигде, ни на Востоке, ни на Западе, не смотрели так легко, как в России, на этот гнусный, противоестественный грех».
В русской армии XVIII-XIX веков широко укоренились традиции однополой любви, которую сексологи относят к категории заместительного гомосексуализма (ситуационный в англоязычной традиции) или псевдогомосексуализму (немецкое определение). Такой вид гейства характеризуется бисексуальностью и противопоставляется ядерному или истинному гомосексуализму. То есть половые стереотипы у человека не меняются, гомосексуалистом он себя не осознает, во время однополого контакта он может предаваться гетеросексуальным фантазиям. Я так подробно углубляюсь в психологию не зря, без этого невозможно понять характерную для России гомофобию, органично сочетающуюся с традиционной русской предрасположенностью к гомосексуализму.
Все дело в нюансах. В РФ в армейских казармах, тюремных бараках, пэтэушных общагах и семинарских бурсах широчайшее распространение получил так называемый ложный или псевдогомосексуализм. Я бы предложил именовать его ритуальным, подчеркивая его социально-иерархическую природу и часто символическое воплощение. Для нынешней российской армии (до этого –советской) характерен именно этот тип сексуального поведения. Суть его заключается в том, что через акт полового доминирования происходит утверждение лица или группировки, лидирующей в коллективе.
В том же социальном аспекте следует искать и истоки агрессивной гомофобии. Попробуйте спросить ветерана-сидельца: «Имел ли ты гомосексуальную связь в местах лишения свободы»? Межличностный конфликт гарантирован. Не исключено и нанесение телесных повреждений.
Но стоит перефразировать вопрос: «А чо, братан, скольким петухам ты на зоне вдул?», и ваш собеседник, самодовольно щурясь, предастся многословным и весьма приятным для него воспоминаниям, ожидая от вас выражения восхищения и зависти.
По тюремным понятиям лицо, играющее в однополом контакте активную роль, не является гомосексуалистом. В то время, как за его пассивным партнером закрепляется статус «пидара» («петуха», «опущеного», «дуни» и т. д.). Вот эти пассивные гомосексуалисты считаются «настоящими геями», являясь объектом гомофобии со стороны активных гомосексуалистов, понижающих таким образом их, «пидаров», социальный статус. При этом далеко не всегда «опущенные» являются ядерными гомосексуалистами, то есть они не испытывают эротического влечения к представителям своего пола, их сексуальное поведение проистекает из принятой социальной роли.
Я не зря упомянул выше, что акт сексуального доминирования часто носит символический характер. Собственно половое насилие жестко табуируется тюремными понятиями («арестантским укладом»), как любое другое насилие в межличностных отношениях. Поэтому процесс «опускания» проходит вовсе не через анально-генитальное надругательство, как многие представляют. Зек, совершивший неприемлемый («гадский») поступок, в прямом смысле опускается на социальное дно. В воспитательных целях иногда публично проводится унизительная процедура – наказание «через х…й» (опускаемого бьют эрегированным членом по лбу или даже просто трясут причандалами у него над головой, не касаясь тела). Как вариант – проводят по лицу половой тряпкой. В жестком варианте – макают лицом в унитаз или мусорное ведро. Но достаточным является и объявление «опущенного» таковым, если тот признает свой статус и переезжает в «петушиный угол» на зоне, в «пидорятник» в СИЗО или «крытке».
В дальнейшем «опущенный» обязан везде сообщать свой статус и вести обособленный образ жизни (быть неприкасаемым). В обязанности «петухов» входит выполнение самой грязной работы – чистка туалетов, вынос помоев. «Красные» зеки («шерсть») выполняют хозработы (уборка жилой зоны, локалки, приготовление пищи). Они же являются шнырями у блатарей. Стоящие выше по статусу «мужики» работают на промке. «Блатным» («бродяги» и «ворЫ») западло выполнять любую работу, они должны шатать режим и «страдать» на киче.
«Петухи» делятся на две категории – простые «пидары» и «рабочие». Последние (они в свою очередь подразделяются на «сосок» и «жопников») и оказывают соответствующие сексуслуги страждущим. Но исключительно по согласию и за вознаграждение. Последнее, кстати, является весьма весомым стимулом для гей-проституции, которой занимаются лица, не являющиеся ядерными гомосексуалистами. Подобная ситуация отражается и в тюремном фольклоре:
«Если станет трудно – подставляй очко,
будет тебе сало, масло, молочко…»
Повторюсь, насилие считается неприемлемым, обычно практикуется только «подментованными» («ссученными») зеками на «красных» зонах, живущими вне «уклада», и используется для моральной и физической ломки криминальных авторитетов и арестантов, практикующих «отрицалово». За это на воле с них бывает «спрос», то есть заслуженное наказание. К сожалению, преступный мир в РФ морально деградирует так же, как и общество в целом, тюрьма необратимо «краснеет», то есть отказывается от классических воровских «понятий» и погружается в беспредел. Прошу учесть, что все вышесказанное относится только к «порядочному» арестантскому сообществу и «чёрным» зонам.
А вот в армии расклад совершенно иной. Здесь насилие в межличностных отношениях было и остается универсальным способ самоутверждения. Как великолепно выразилась «правозащитница» Флера Салиховская, председатель ссученного «Комитета солдатских матерей», дедовщины в армии благодаря дорогому Сергею Кожугетовичу нет, а «мужская компания регулируется своими правилами жизни». Ну, что еще можно ждать от путинской подстилки, которая нагло заявляет, что в забайкальской бойне виноват Интернет, который «надо закрывать». Ей в тон подкудахтал и главарь ветеранской организации «Офицеры России» Сережа Липовой, обвинивший во всем компьютерные шутеры, которые размывают у молодых людей грань между реальностью и экраном ноутбука.
Формально она не соврала, армейский коллектив «регулируется своими правилами жизни». И это варварские правила, допускающие и даже поощряющие «опускалово» по-беспределу. Как и в тюрьме, ничего зазорного в гомосексуальном контакте «мужская компания» не видит, разумеется, только для активного участника совокупления. Но вот согласия со стороны пассивного партнера здесь уже не спрашивают. Так что сравнение тюремных «понятий» с практикой неуставных взаимоотношений будет не в пользу армии однозначно. Имел возможность убедиться в этом. В армии «опущенных» называют по-разному, в нашей локации в ходу было определение «чмырь» или «вечный дух». Собственно, по армейскому укладу первый год службы всякий «дух» должен делать грязную работу, безропотно сносить унижения и насилие со стороны старослужащих. Но «чмыря» мордуют весь срок службы, причем не только старослужащие, но даже свой призыв, и более молодые.
Дух, желающий «поставить себя», получив от офицера или «деда» указание помыть туалет, может с помощью насилия заставить выполнить эту работу «чмыря». Это поднимает его в социальной иерархии. Качки-беспредельщики могут с первых недель службы поставить себя наравне со старослужащими. В батальоне, где я проходил КМБ, был боксер-«черпак» (прослужил полгода), который держал в страхе дембелей своей роты. Как набухается, месил всех без разбора. Правда, недолго. После того, как сломал какому-то солдатику позвоночник, поехал дослуживать в дисбат.
Иногда старослужащие развлечения ради поощряют таких беспредельщиков: мол, не по масти шагаешь, молодой, нарушаешь традиции. Ты – дух, должен год летать, как муха и получать свою порцию пи…дюлей. Но если ты супермен и заслуживаешь особого отношения, то докажи это – дай чмырю за щеку. Сделаешь это – получишь привилегии. Не сможешь – пеняй на себя. После отбоя приходи в каптерку — докажи, что ты мужик.
Да, вот такая развилочка: тут или ты опустишь чмыря, либо «деды» тебя зачмырят, ибо право быть «не как все» надо защищать. Для чмыря этот вечер тоже окажется своего рода рубежным. Возьмет в рот – значит другие станут самоутверждаться через орально-генитальное насилие над ним. Не возьмет – будет избит до потери сознания и все равно ему насильник членом по губам пошлепает или надрочит на лицо.
Пардон за физиологические подробности, но как еще наглядно показать суть ритуального гомосексуализма? Тут, как вы понимаете, никаким либидо не пахнет. И даже под понятие «изнасилование» сей акт не подпадает. Это насилие с сексуальным подтекстом, с помощью которого низкоранговый член стаи добивается доминирующего положения в коллективе. И если традиция закрепляется, то сами представьте, что ждет последующие призывы. Там уже целенаправленно будут чмырить молодых через гомосексуальный контакт.
Диванные милитаристы на сей счет начнут возражать, что, возможно, такое было раньше, но сейчас исключено, поскольку срок службы сокращен до года. И чо? «Правила мужской компании» разве изменились? Скорректировались немного, но в основе своей остались прежними. Даже в чисто контрактных частях дедовщинка процветает – только в путь. Но сегодня, пожалуй, чаще всего не старослужащие опускают молодых, а контрактники срочников или «черные» славян. Последнее, кстати, широко практиковалось в Советской Армии, и до сих пор землячества играют системообразующую роль в армейском коллективе. Да, «черные» своих духов гнобят безжалостно, но при этом поощряют их глумиться над русскими, и уж тут они компенсируют по-полной. Именно в «черных частях», то есть в которых численно доминируют кавказцы или среднеазиаты, опускалово «через х…й» не только было широко распространено, но частенько приводило к заместительному гомосексуализму, особенно если часть располагалась где-нибудь в тайге, и шлюхи по вечерам на КПП не бегали.
Кто-то скажет, что я сгущаю краски. Мол, если бы подобное «опускалово» практиковалось широко, то доведенные до отчаяния чмыри стреляли бы своих насильников пачками. Подобное суждение в корне неверно. Чмырят в армии очень многих. Но подход всегда дифференцированный. Если насилие встречает отпор, агрессору проще переключиться на более слабую жертву, ведь тут вопрос не в личной неприязни, а в принципе. Задача – поднять свой статус, опустив кого-то. А кого именно – совершенно не важно. Кто слабее – того и опускают. У кого-то порог – согласиться мыть пол в казарме. Кто-то безропотно идет драить сортир. Кто послабее – стирают дембелям трусишки. И только совсем надломленным могут за щеку напихать. Чем более беспредельная часть – тем больше в ней чмырей.
Тут главное – палку не перегнуть. Да, физически можно сломать любого. Но если «ровному пацану» (аналог «мужика» на зоне) ты «накинешь на клык» при помощи своих друзей, то в их глазах твой авторитет, конечно, вырастет. И изнасилованный тобой никуда не побежит жаловаться – это уж точно. Но при удобном случае может отомстить. Найдут тебя с проломленной головой за сараем а рядом кусок рельса. С крыши упал. Несчастный случай, однако. Или на гражданке тебя выследит и сведёт счёты.
Кстати, характерный случай произошел в нашей части. Я уже дембельнулся к тому времени, но того духа, что был почтальоном, знал. Он старательно переписывал с конвертов домашние адреса дедов. И когда его однажды решили «поставить на бабки» (иначе опустят), он твердым голосом отчеканил домашние адреса всех присутствующих и сказал: «Я по гражданке вас найду и вырежу по одному». Отметелили его за такую борзость, конечно, знатно, но после этого уже никогда трогали. Он ясно дал понять, какую черту переступить не готов. Поэтому процесс чмырения происходит постепенно, и в общем, и в индивидуальном порядке. Физическому насилию всегда предшествует моральная ломка. Сломавшийся уже не способен ни на какую месть.
Кстати, совсем уж оторванные от реальной жизни эксперды начинают рассуждать о том, что дедовщина, дескать, есть, но она процветает только там, где офицеры неспособны контролировать обстановку, бла-бла-бла. Херня полная! Офицеры («шакалы» на армейском жаргоне) в подавляющем большинстве получают звезды на погоны после 5 лет в военном вузе. И суровую адаптацию к «правилам мужской компании» «кадеты» в первый год курсантской службы проходят точно так же, как и «зольды» в войсках. Гомосексуализм присутствует. Имеет место и гей-проституция. Их аналогичным образом ломают, чаще всего, офицеры. Кто не приемлет всего этого дерьма, отсеивается. Когда я служил, до выпуска в нашем училище доходили примерно половина от поступивших. Все они принимали навязанные им правила.
Так с чего вдруг офицеры станут бороться с дедовщиной? Наоборот, они постараются ее поддерживать, в некоторых случаях – усиливать. С выгодой для себя, конечно. Сегодня армия коммерциализировалась, дедовщина осуществляется по прейскуранту. Хочешь сносно жить – плати. Контрактники ставят на бабки срочников. Ротные поощряют и крышуют «контрабасов» выдаивая их в свою очередь и сами отстегивают комбату, тот – выше. Так устроена армейская система. Опускать и чморить – это бизнес.
Я не стану утверждать, что тот старлей-сучара, что якобы угрожал Шамсутдинову групповым изнасилованием, именно это и обещал. Недоказуемо. Да и опускают не только «через х…й». Могут, например, избивать до тех пор, пока не сделаешь глоток смывного бачка в туалете. Но то, что солдата-срочника пытались чмырить, или угрожали это сделать, очевидно. Как и то, что угрозу в свой адрес он, наблюдая казарменный беспредел, воспринимал серьезно. Привыкли «шакалы» и контрабасы-подшакальники к тому, что имеют дело с запуганными терпилами, приходящими с гражданки. Но в данном конкретном случае коса нашла на камень. У пацана оказались нетипичные для россианца представления о допустимом прогибе. В итоге восемь трупов. Бывает, чо. Не скорблю.
Полностью статью читать ЗДЕСЬ.
Мой телеграмм-канал: https://t.me/uvova1
#Кунгуров, #тюрьма, #армия, #гомосексуализм