Зощенко рассказ про женитьбу

Конечно, Володька Завитушкин немного поторопился. Был такой грешок.

Володька, можно сказать, толком и не разглядел своей невесты. Он, по совести говоря, без шляпки и без пальто ее никогда даже и не видел. Потому, все главные события на улице развернулись.

А что перед самой свадьбой Володька Завитушкин заходил со своей невестой к ее мамаше представляться, так он не раздеваясь представился. В прихожей. Так сказать, на ходу.

А познакомился Володя Завитушкин со своей невестой в трамвае.

Сидит он в трамвае и вдруг видит перед ним этакая барышня вырисовывается. Такая ничего себе барышня, аккуратненькая. В зимнем пальто.

И стоит эта самая барышня в зимнем своем пальто перед Володькой и за ремешок рукой держится, чтоб пассажиры ее не опрокинули. А другой рукой пакет к груди прижимает. А в трамвае, конечно, давка. Пихаются. Стоять, прямо сказать, нехорошо. Вот Володька ее и пожалел.

Присаживайтесь, говорит, ко мне на одно колено, все легче ехать.

Да нет, говорит, мерси.

Ну, так, говорит, давайте тогда пакет. Кладите мне на колени, не стесняйтесь. Все легче будет стоять.

Нет, видит, и пакета не дает. Или пугается, чтоб не упер. Или еще что.

Глянул на нее Володя Завитушкин еще раз и прямо обалдел.

Господи, думает, какие миловидные барышни в трамваях ездиют.

Едут так они две остановки. Три. Четыре. Наконец, видит Завитушкин барышня к выходу тискается. Тоже и Володька встал. Тут у выхода, значит, у них знакомство и состоялось.

Познакомились. Пошли вместе. И так у них все это быстро и без затрат обернулось, что через два дня Володька Завитушкин и предложенье ей сделал.

Или она сразу согласилась, или нет, но только на третий день пошли они в гражданский подотдел и записались.

Записались они в ЗАГСе, а после записи и развернулись главные события.

После записи пошли молодые на квартиру к мамаше. Там, конечно, полная суматоха. Стол накрывают. Гостей много. И, вообще, семейное торжество молодых ждут.

И какие-то разные барышни и кавалеры по комнате суетятся, приборы ставят и пробки открывают.

А свою молодую супругу Володька Завитушкин еще в прихожей потерял из виду.

Сразу его, как на грех, обступили разные мамаши и родственники, начали его поздравлять и в комнату тащить.

Привели его в комнату, разговаривают, руку жмут, расспрашивают, в каком, дескать, союзе находится.

Только видит Володька не разобрать ему, где его молодая жена. Девиц в комнате много. Все вертятся, все мотаются, ну, прямо с улицы, со свету, хоть убей, не разобрать.

Господи, думает Володька, никогда ничего подобного со мной не происходило. Какая же из них моя молодая супруга?

Стал он по комнате ходить между девиц. То к одной толкнется, то к другой толкнется. А те довольно неохотно держатся и особой радости не выказывают.

Тут Володька немного даже испугался.

Вот, думает, на чем засыпался жену уж не могу найти.

А тут еще родственники начали коситься чего это молодой ходит, как ненормальный, и на всех девиц бросается.

Стал Володька к двери и стоит в полном упадке.

Ну, спасибо, думает, если сейчас за стол садиться будут. Тогда, может, что-нибудь определится. Которая со мной сядет, та, значит, и есть. Хотя бы, думает, вот эта белобрысенькая села. А то, ей-богу, подсунут какое-нибудь дерьмо, потом живи с ним.

В это время гости начали за стол садиться.

Мамаша христом-богом просит обождать еще немного, не садиться. Но на гостей прямо удержу нету, прямо кидаются на жратву и на выпивку.

Тут Володю Завитушкина волокут на почетное место. И рядом с ним с одного боку сажают девицу.

Поглядел на нее Володька, и отлегло у него на сердце.

Ишь ты, думает, какая. Прямо, думает, недурненькая. Без всякой шляпки ей даже лучше. Нос не так уж просится наружу.

От полноты чувств Володя Завитушкин нацедил себе и ей вина и полез поздравлять и целоваться.

Но тут и развернулись главные события. Начали раздаваться крики и разные вопли.

Это, кричат, какой-то ненормальный, сукин сын. На всех девиц кидается. Молодая супруга еще к столу не вышедши прибирается, а он с другой начал упражняться.

Тут произошла абсолютная дрянь и неразбериха. Володьке бы, конечно, в шутку все превратить. А он очень обиделся. Его в суматохе какой-то родственник бутылкой тиснул по затылку.

Володька кричит:

А пес вас разберет! Насажали разных баб, а мне разбирайся.

Тут невеста в белом балахоне является. И цветы сбоку.

Ах, так, говорит, ну так это вам выйдет боком.

И опять, конечно, вопли, крики и истерика.

Начали, конечно, родственники выгонять Володьку из квартиры.

Володька говорит:

Дайте хоть пожрать. С утра, говорит, не жравши по такой канители.

Но родственники поднажали и ссыпали Володьку на лестницу.

На другой день Володя Завитушкин после работы зашел в гражданский подотдел и развелся.

Там даже не удивились.

Это, говорят, ничего, бывает. Нынче, говорят, редко случаются более продолжительные браки.

Так и развели.

Вы читали рассказ — Свадьба — Михаила Зощенко.

Свадьба

Конечно, Володька Завитушкин немного поторопился. Был такой грешок.

      Володька, можно сказать, толком и не разглядел своей невесты. Он, по совести говоря, без шляпки и без пальто ее никогда даже и не видел. Потому все главные события на улице развернулись.

Конечно, Володька Завитушкин немного поторопился. Был такой грешок.     

Володька, можно сказать, толком и не разглядел своей невесты. Он, по совести говоря, без шляпки и без пальто ее никогда даже и не видел. Потому все главные события на улице развернулись. 

А что перед самой свадьбой Володька Завитушкин заходил со своей невестой к ее мамаше представляться, так он не раздеваясь представлялся. В прихожей. Так сказать, на ходу.

А познакомился Володя Завитушкин со своей невестой в трамвае. Дней за пять до брака. Сидит он в трамвае и вдруг видит,- перед ним этакая барышня вырисовывается. Такая ничего себе барышня, аккуратненькая. В зимнем пальто.

И стоит эта самая барышня в зимнем своем пальто перед Володькой и за ремешок рукой держится, чтоб пассажиры ее не опрокинули. А другой рукой пакет к груди прижимает. А в трамвае, конечно, давка. Пихаются. Стоять, прямо сказать, нехорошо.

Вот Володька ее и пожалел.

— Присаживайтесь, говорит, ко мне на одно колено, все легче ехать.

— Да нет, говорит, мерси. 

— Ну, так, говорит, давайте тогда пакет. Кладите мне на колени, не стесняйтесь. Все легче будет стоять.

Нет, видит, и пакета не отдает. Или пугается, чтоб не упер. Или еще что.

Глянул на нее Володя Завитушкин еще раз и прямо обалдел. «Господи, думает, какие миловидные барышни в трамваях ездиют».

Едут так они две остановки. Три. Четыре. Наконец видит Завитушкин,- барышня к выходу тискается. Тоже и Володька встал. Тут у выхода, значит, у них знакомство и состоялось.

Познакомились. Пошли вместе. И так у них все это быстро и без затрат обернулось, что через два дня Володька Завитушкин и предложенье ей сделал.

Или она сразу согласилась, или нет, но только на третий день пошли они в гражданский подотдел и записались. Записались они в загсе, а после записи и развернулись главные события.

После записи пошли молодые на квартиру к мамаше. Там, конечно, полная суматоха. Стол накрывают. Гостей много. И вообще семейное торжество — молодых ждут.

И какие-то разные барышни и кавалеры по комнате суетятся, приборы ставят и пробки открывают.

А свою молодую супругу Володька Завитушкин еще в прихожей потерял из виду.

Сразу его, как на грех, обступили разные мамаши и родственники, начали его поздравлять и в комнату тащить. Привели его в комнату, разговаривают, руки жмут, расспрашивают, в каком, дескать, союзе находится.

Только видит Володька — не разобрать ему, где его молодая жена. Девиц в комнате много. Все вертятся, все мотаются, ну, прямо с улицы, со свету, хоть убей не разобрать.

«Господи,- думает Володька,- никогда ничего подобного со мной не происходило. Какая же из них моя молодая супруга?»

Стал он по комнате ходить между девиц. То к одной толкнется, то к другой. А те довольно неохотно держатся и особой радости не выказывают.

Тут Володька немного даже испугался.

«Вот, думает, на чем засыпался,- жену уж не могу найти».

А тут еще родственники начали коситься — чего это молодой ходит, как ненормальный, и на всех девиц бросается. Стал Володька к двери и стоит в полном упадке.

«Ну, спасибо, думает, если сейчас за стол садиться будут. Тогда, может, что-нибудь определится. Которая со мной сядет, та, значит, и есть. Хотя бы, думает, вот эта белобрысенькая села. А то, ей-богу, подсунут какое-нибудь дерьмо, потом живи с ним».

В это время гости начали за стол садиться.

Мамаша Христом-богом просит обождать еще немного, не садиться. Но на гостей прямо удержу нету, прямо кидаются на жратву и на выпивку.

Тут Володю Завитушкина волокут на почетное место. И рядом с ним с одного боку сажают девицу.

Поглядел на нее Володька, и отлегло у него на сердце.

«Ишь ты, думает, какая. Прямо, думает, недур-ненькая. Без всякой шляпки ей даже лучше. Нос не так уж просится наружу».

От полноты чувств Володя Завитушкин нацедил себе и ей вина и полез поздравлять и целоваться.

Но тут и развернулись главные события.

Начали раздаваться крики и разные вопли.

— Это, кричат, какой-то ненормальный, сукин сын. На всех девиц кидается. Молодая супруга еще к столу не вышедши — прибирается, а он с другой начал упражняться.

Тут произошла абсолютная дрянь и неразбериха.

Володьке бы, конечно, в шутку все превратить. А он очень обиделся. Его в суматохе какой-то родственник бутылкой тиснул по затылку.

Володька кричит:

— А пес вас разберет! Насажали разных баб, а мне разбирайся.

Тут невеста в белом балахоне является. И цветы сбоку.

Ах так, говорит, ну, так это вам выйдет боком.

И опять, конечно, вопли, крики и истерика. Начали, конечно, родственники выгонять Володьку из квартиры. Володька говорит:

— Дайте хоть пожрать. С утра, говорит, не жравши по такой канители.

Но родственники поднажали и ссыпали Володьку на лестницу.

На другой день Володя Завитушкин после работы зашел в гражданский подотдел и развелся.

Там даже не удивились.

— Это, говорят, ничего, бывает. Так и развели. 

Жених

На днях женился Егорка Басов. Взял<он бабу себе здоровую, мордастую, пудов на пять весом. Вообще повезло человеку.

Перед тем Егорка Басов три года ходил вдовцом — никто не шел за него. А сватался Егорка чуть не к каждой. Даже к хромой солдатке из Местечка. Да дело расстроилось из-за пустяков.

Об этом сватовстве Егорка Басов любил поговорить. При этом врал он неимоверно, всякий раз сообщая все новые и удивительные подробности.

Все мужики наизусть знали эту историю, но при всяком удобном случае упрашивали Егорку рассказать сначала, заранее давясь от смеха.

— Так как же ты, Егорка, сватался-то?— спрашивали мужики, подмигивая.

— Да так уж, — говорил Егорка, — обмишурился.

— Заторопился, что ли? — Заторопился,— говорил Егорка.— Время было, конечно, горячее — тут и косить, тут и носить, и хлеб собирать. А тут, братцы мои, помирает моя баба. Сегодня она, скажем, свалилась, а завтре ей хуже. Мечется, и бредит, и с печки падает.

— Ну,— говорю я ей,— спасибо, Катерина Васильевна, без ножа вы меня режете. Не вовремя помирать решили. Потерпите,— говорю,— до осени, а осенью помирайте.

А она отмахивается.

Ну, позвал я, конечно, лекаря. За пуд овса. Лекарь пересыпал овес в свой мешок и говорит: — Медицина,— говорит,—бессильна что-либо предпринять. Не иначе, как помирает ваша бабочка.

— От какой же,— спрашиваю,— болезни? Извините за нескромный вопрос.

— Это,— говорит,— медицине опять-таки неизвестно.

Дал все-таки лекарь порошки и уехал.

Положили мы порошки за образа — не помогает. Брендит баба, и мечется, и с печки падает. И к ночи помирает.

Взвыл я, конечно. Время, думаю, горячее — тут и носить, тут и косить, а без бабы немыслимо. Чего делать— неизвестно. А ежели, например, жениться, то опять-таки на ком это жениться? Которая, может, и пошла бы, да неловко ей наспех. А мне требуется наспех.

Заложил я лошадь, надел новые штаны, ноги вымыл и поехал, Приезжаю в Местечко. Хожу по знакомым.

— Время,— говорю,— горячее, разговаривать много не приходится, нет ли — говорю, среди вас какой ии на есть захудалой бабочки, хотя бы слепенькой. Интересуюсь,— говорю, — женитьбой.

— Есть,— говорят,— конечно, но время горячее, браком никто не интересуется. Сходите,— говорят,— к Анисье, к солдатке, может, ту обломаете.

Вот я и пошел.

Прихожу, Смотрю — сидит на сундуке баба и ногу чешет.

— Здравствуйте,— говорю.— Перестаньте,— говорю,— чесать ногу — дело есть.

— Это,— отвечает,— одно другому не мешает.

— Ну,— говорю,— время горячее, спорить с вами много не приходится, вы да я — нас двое — третьего не требуется, окрутимся,— говорю,— и завтра выходите на работу снопы вязать.

— Можно,— говорит,— если вы мной интересуетесь.

Посмотрел я на нее. Вижу—бабочка ничего, что надо, плотная и работать может.

— Да— говорю,—интересуюсь, конечно. Но,— говорю,—ответьте мне, все равно как на анкету, сколько вам лет от роду? — А лет,— отвечает,— не так много, как кажется. Лета мои не считаны. А год рождения, сказать — не соврать, одна тыща восемьсот восемьдесят шестой.

— Ну,— говорю,— время горячее, долго считать не приходится. Ежели не врете, то ладно.

— Нет,— говорит,— не вру, за вранье бог накажет. Собираться, что ли? — Да,— говорю,— собирайтесь. А много ли имеете вещичек? — Вещичек,— говорит,— не так много: дыра в кармане да вошь на аркане. Сундучок да перина.

Взяли мы сундучок и перину на телегу. Прихватил я еще горшок и два полена, и поехали.

Я гоню лошадь, тороплюсь, а бабочка моя на сундучке трясется и планы решает — как жить будет да чего ей стряпать, да не мешало бы, дескать, в баньку сходить — три года не хожено.

Наконец приехали.

— Вылезайте,— говорю.

Вылезает бабочка с телеги. Да смотрю, как-то неинтересно вылезает — боком и вроде бы хромает на обе ноги. Фу-ты, думаю, глупость какая! — Что вы,— говорю,— бабочка, вроде бы хромаете? — Да нет,— говорит,— это я так, кокетничаю.

— Да как же, помилуйте, так? Дело это серьезное, ежели хромаете. Мне,— говорю,— в хозяйстве хромать не требуется.

— Да нет,— говорит,— это маленько на левую ногу. Полвершка, говорит, всего и нехватка.

— Пол,— говорю,— вершка или вершок,— это,— говорю,— не речь. Время,— говорю,— горячее — мерить не приходится. Но,— говорю,— это немыслимо. Это и воду понесете — расплескаете. Извините,— говорю,— обмишурился.

— Нет,— говорит,— дело заметано, — Нет,— говорю,— не могу. Все,— говорю,— подходит: и мордоворот ваш мне нравится, и лета — одна тыща восемьсот восемьдесят шесть, но не могу. Извините — промигал ногу.

Стала тут бабочка кричать и чертыхаться, драться, конечно, полезла, не без того. А я, тем временем, выношу полегоньку имущество на двор.

Съездила она мне раз или два по морде — не считал, а после и говорит: — Ну,— говорит,— стручок, твое счастье, что заметил. Вези,— говорит,— назад.

Сели мы в телегу и поехали.

Только не доехали, может, семи верст, как взяла меня ужасная злоба.

«Время,— думаю,— горячее, разговаривать много не приходится, а тут извольте развозить невест по домам».

Скинул я с телеги ейное имущество и гляжу, что будет. А бабочка не усидела и за имуществом спрыгнула. А я повернул кобылку — и к лесу. А на этом дело кончилось.

Как она дошла домой с сундуком и с периной, мне неизвестно. А только дошла, И через год замуж вышла. И теперь на сносях.

1924

М. Зощенко

СВАДЬБА

Комедия в одном
действии

Действующие
лица:

Отец

Мать

_Дочь

Жених

Приятель жениха

Жена гостя

Мещанская комната.
Три двери. В углу накрытый стол. У стола
Отец пьёт рюмку водки. Левая Дверь
открыта. Там гости танцуют под гармонь.
Входит Мать — нестарая молодящаяся
женщина в шёлковом платке.

1

Мать.
Ну что ж это такое? И пирог сейчас будет
готов. И гости собравшись. А наших
молодых
ещё нет…

Отец.
А пущай хоть совсем не являются… Вот
моё родительское слово: я стою против
таких браков. Три дня знакомы, и
вдруг—здравствуйте, пожалуйста,— муж
и жена. Примите поздравление. Кушайте
пироги. Бис и ура.

Мать.
Где бы радоваться, что дочка замуж вышла,
а он… Да ты что, обалдел — водку-то
лакаешь, гостей не дождавшись!

Отец.
«Лакаешь». Ну, пропустил одну баночку.
Для равновесия. Тем более я, может, против
таких скороспелых браков. Меня, может,
такие браки не удовлетворя­ют… Три
дня знакомы.

Мать.
И не три, а неделю.

Отец.
Ну, неделю. Может, жених толком ещё и не
разглядел свою супругу? Может, он придёт
сейчас и от неё откажется? Эва, скажет,
я думал, что она такая, а она без шляпки
и без пальто вон какая. Что вы, скажет,
такую муру выдаёте…

Мать.
А ну тебя к лешему! Надрался» уж… А
по-моему, очень хорошо. Ты у меня, никак,
семь лет был женихом, а что толку-то?
Эка, сидит какая зюзя! И нос синий.

Отец.
У тебя голубой! Ты лучше не тронь моё
самосознание.

Звонок.

Эвон никак
припёрлись.

Входит Дочь в
пальто и в шляпе.

2

Дочь.
Платье готово?

Мать.
Ну, а твой-то где? Жених-то.

Дочь
(снимает
пальто). Он
в парикмахерскую зашёл за своим приятелем.
И заодно причесаться. Сейчас придёт.
Дайте мне скорей переодеваться.

Отец (издеваясь).
Очень мило.
Невеста одна является. Молодой в
парикмахерскую зашёдши. Не мог заранее
оболваниться. Очень мило. Очень современный
брак. Да я, чёрт возьми, может, за месяц
готовился к таинству брака! Может, я за
полгода сходил в баню и в парикмахерскую!

Дочь.
Ага, надрались уже. Поздравляю.

Отец.
«Надрались»! Грубый век. Грубые нравы.
Ро­мантизму нету — человеку спокойно
выпить не дают — задёргивают.

Дочь.
А ну вас к чёрту! Не мешайте мне
переодеваться.

Звонок.

Ах, кажется, он…
Дайте сюда платье. (Убегает
в правую дверь.)

Входят гости —
мужчина и женщина.

3

Мать.
А, милости просим,— заходите. Уже все
собрались.

Отец.
Только молодой в парикмахерской шевелюру
завивает.

Мать.
Здесь польта кладите.

Гость. Примите
наше поздравление. Очень рады….

Жена гостя.
Так неожиданно. Быстро. А правда, говорят,
они в трамвае познакомились?

Мать.
И вовсе нет. Не в трамвае.

Гость.
А нам говорили — в трамвае.

Мать.
Нет, они увиделись в трамвае. А познакомились
они, кажется, потом.

Отец.
Ха! Три дня…

Жена гостя.
Прямо феерично…

Голос Дочери:
«Мать, а мать, да пойдите же сюда. Помогите
мне

причесаться»..

Звонок.

Мать.
Ну, прямо, мне не разорваться. Сейчас,
сейчас.

(Гостям.)
Пройдите
сюда к гостям.

Входят
Жених и Приятель.

4

Приятель.
Да сюда ли мы зашли? Жених, а не знаешь,
куда идти.

Жених.
Кажись, сюда. Или нет. Нет, погоди —
какие-то незнакомые хари.

Приятель.
Сюда, что ли?.. Жениху-то.

Мать.
Ах, боже мой… Это ж молодой. Извиняюсь,
я вас сразу не признала.

Приятель.
Да что вы, помилуйте… Это они — женихи…
А я ихний приятель.

Мать.
Ах, извиняюсь… Я сразу не признала…

Жених.
Я жених, я… Где же признать — мельком
виделись. Мамаша? Очень рад.

Голос Дочери:
«Мать, а мать, да пойдите же сюда».

Мать.
Извините. Сейчас. Иду. Кладите польта
сюда. (Мужу.)
Займись с
ними. Побеседуй. Проводи к гостям. У,
зюзя! (Уходит
в правую дверь.)

Отец.
Очень рад. Не желаете ли трахнуть по
маленькой? Присаживайтесь. А к гостям
завсегда успеете выйти.

Жених.
Мерси-с.

Приятель.
Это никогда не помешает.

Отец.
Ах, господа, господа! Романтизму нету—
выпить спокойно не дают. Нет прежней
красоты. В прежнее время невеста в ногах
бы у меня валялась. А сейчас: «Ах,
надрались». (Кричит.)
В прежнее
время жених у меня бы в пыли лежал!

Приятель бежит
одеваться.

Жених.
Ну уж, знаете, вы, папаша, слишком
загибаете. Я в пыли не согласен лежать.

Приятель.
Ах, нет, это они так—фигурально выражаются.
Ваше здоровье.

Отец.
Кушайте на здоровье.

Жених.
А к примеру — где же моя молодая супруга?
(Ломится в
дверь.)

Отец.
Она прибирается.

Голоса: «Нельзя,
нельзя».

Да вы плюньте на
неё. Знаете чего: вы мне очень понравились.
Я желаю с вами выпить на брудершафт.
(Шепчет.)
Там у меня
бутылка шампанского в ванной комнате.
Знаете, от гостей припрятал. Пойдёмте
её поскорей раздавим… А приятель пущай
к гостям, пройдёт. На всех не напасёшься.
(Уходят в
среднюю дверь.)

5

Приятель (один).
Какой
сволочной старикан. Нет того, чтоб и
приятеля пригласить. Ну, погоди, я им
тут наверну. (Озираясь,
пьёт и закусывает.)

Правая дверь
открывается. Показываются Мать с Дочкой.
Приятель женихи шмыгает в левую дверь,
к гостям.

6

Дочь.
Ай, да не нервируйте меня, мамаша! Человек
в первый раз будет меня видеть без
пальто, а платье как из помойки вынутое…

Мать.
Платьице очень изумительное.

Дочь.
Где же изумительное! Простая дерюга.

Мать.
Ну что ж, и дерюгой можно любоваться.

Дочь.
«Любоваться»!

Мать.
Тогда накинь мой платок сверху. Вот оно
и не

будет видать.

Дочь.
Дайте хотя платок. (Набрасывает
на плечи платок.)

Мать.
Ну вот, сейчас совсем изумительно.

Дочь.
«Изумительно»! Теперь платья почти не
видать.

Мать.
А ну тебя. Фигуряешь. Лучше пойди погляди
— не готов ли пирог. У меня ноги трясутся
от усталости.

Уходит в левую
дверь. В среднюю дверь входят Жених и

Отец.

Вслед за ними
Приятель.

7

Отец (жениху).
Шурик, ну
дай я тебя поцелую. И в другой раз, Шурик,
не женись быстро. От этого романтизм
теряется.

Жених.
Да уж ладно. Чего там. Полно вам врать.

Отец.
Ну, а уж если женился — пущай хоть сейчас
всё будет по-старому. Прими сейчас
невесту под руку и веди ее торжественно
к столу. Как только пирог принесут.

Жених.
Да ладно, ладно. А к примеру — где же
она-то?.. Моя молодая супруга… Ах,
приоделась и ушла. (Идёт
в левую дверь.)

Отец.
Возьми её под руку и веди. А за тобой
пущай целая вереница гостей. Музыка
играет. Бис и ура. А мы тем временем с
приятелем пофилософствуем — не желаете
ли ещё по одной?

Приятель.
Я, папа, на вас прямо удивляюсь. Вы очень
здоровы пить.

Отец (пьянеет).
В прежнее
время я свободно четверть мог выкушать.
Ну, конечно, романтизм был, закуска. Да
и сейчас — пью, пью, и всё ни в одном глазу.

Быстро входит
Жених.

8

Жених.«Папаня,
вы не видели ли мою- молодую супругу?

Отец.
А плюнь на неё.

Жених.
Нет, папаня, я интересуюсь, где моя
невеста. Я прямо не могу её найти.

Отец.
Да вон она ходит среди гостей.

Жених.
Разве? (Мнётся
у дверей, смотрит.) Гриша,
Гриша, пойди сюда.

Приятель.
Ну?

Жених.
Прямо, знаешь, я в полной панике. Не могу
признать, где моя новая супруга.

Приятель.
Ну как же так, что ты, ей-богу…

Жених.
Чёрт её знает… Главное, Гриша, без шляпки
и без пальто я её сроду никогда и не
видел. А там, гляди, баб чёртова уйма.
Все вертятся, мотаются. Прямо не знаешь,
к кому подойти. К одной подошёл — они
отстраняется.

Приятель
(хохочет). Да
ты что же, узнавать её не можешь?

Жених.
Нет, я могу её узнавать… Вот её и пальто.
Но только мне её к столу сейчас вести.
Прямо первый раз со мной такое — не могу
невесту отыскать.

Входит домработница.

9

Приятель.
Шурик, не эта?

Жених (раздражённо).
Да нет. Моя
служащая была, интеллигентка… И сейчас
мне её к столу надо вести.

Приятель.
Это тогда плохо. Да вот папа сидит. Ты
расспроси поскорей у папы, какая она.
Пока, он, кажется, ‘ещё говорить может.

Жених.
Ну как же я спрошу? Мне, как жениху,
неловко спросить про такие интимные
вещи. Спроси его осторожненько. Главное,
скажи, что жених без шляпки её никогда
не видел.

Приятель.
Папаня, вот тут жених интересуется — где
его молодая супруга? Он чегой-то с ветру
её узнавать перестал.

Жених.
То есть я, папаня, её узнаю… Но только…
Благодаря же вашим словам… Мне её надо
торжественно к столу вести. А я её
совершенно не узнаю.

Приятель.
Папа, вы говорить можете? Будьте любезны,
скажите им, где ихняя супруга. Они крайне
интересуются.

Отец. Ну,
знаете, это мне, как отцу, прямо
оскорбительно слышать. (хохочет). Вот,
я говорил. Я говорил тебе – не женись,
Шурик быстро. Видишь – теперь узнавать
ее не можешь.

Приятель.
Нет, они могут узнавать. Только они
согласны вместе с пальтом её узнавать.

Отец
(хохочет).
Вот три дня!
Вот тебе плоды просвещёнья!

Жених.
Не три дня, но только мы, папаня, завсегда
на улице встречались. Естественно,
теперь, без шапочки, без пальто — я имею
право растеряться.

Входит Гость с
Женой.

10

Отец (хохочет,
подмигивает Приятелю). Да
вон она идёт. Вот. Подходит. Гляди — за
ней какая-то собака волочится. (Подмигивает
Приятелю.)

Жених
(подходя к
женщине.) А
я вас всюду ищу. (Оторопело
на неё смотрит:) Ах,
вы очень интересны в этом платье. Так
без шапочки вам идёт — ну, прямо, другое
лицо. И я теперь от вас не в себе.

Жена гостя.
Позвольте,.. Что вы…

Жених.
Только теперь, при полном электрическом
свете, я вижу, какая вы есть полнейшая
красавица. И я весь горю. (Обнимает
её.)

Гость. Ну,
знаете… Что же вы смеете? Нахал! (Ударяет
его по лицу.)

Отец (хохочет).
Вот тебе три
дня!

Гость. Это
нахальство. Обнимать мою жену… Это даже
я себе не дозволяю. Лиза, идем. (Быстро
уходят).

Жених.
То-то я гляжу… Ясно, что не она…

11

Приятель.
Чего ты, действительно, сунулся… Видишь,
папаня пошутили.

Жених.
Ну, папаня, спасибо. Из-за вас я сейчас
по морде съел… (Приятелю.)
Нет, я жалею,
что это не она. Эта мне очень понравилась.
Теперь подсунут какое-нибудь дерьмо —
потом живи с ним.

Приятель.
Да ты войди в комнату и скажи — мол, прошу
к столу, прошу подойти ко мне мою супругу.
Ясно, она и подойдёт.

Жених (мнётся
у двери). Прямо,
не знаю. Не вышло бы опять чего.

Выходит из средней
двери Дочь — молодая супруга в платке.

Задерживается
у входа – разговаривает с гостем.

12

Приятель.
Или погоди… Вон, гляди, её мамаша идёт.
Возьми и спроси. А я с папой подремлю.

Жених.
Разве это мамаша? По-моему, это не мамаша.

Приятель.
Ясно, мамаша. Я её по платку узнаю. Подойди
и прямо руби с плеча — так и так. Или
скажи, что у тебя куриная слепота — не
можешь

рельефно людей
видеть. Пущай она тебе сама невесту
подведёт. Скажи — ослеп.

Жених
(смеётся).
Ей-богу,
скажу её мамаше, что ослеп. Пущай сама
подведёт.

Дочь
(жениху). А я
вас ищу. Что же это вы зашли к гостям и
сразу выскочили?

Жених.
Да как-то, знаете. Взял и вышел. Тут как-то
спокойней. Посижу, думаю, тут — поговорю
с мамой на разные темы… Захлопотались,
мамуля? Дозвольте уж мне теперь вас
мамулечкой называть на родственных
началах?

Дочь.
Нет, мамулечка как-то нехорошо. Лучше
вы меня киса называйте.

Жених.
Киса? Ну как же так, мамуля? Я прямо не
осмеливаюсь вас кисой называть. Я вас
очень уважаю, но киса вам, ей-богу,
затрудняюсь и говорить. Я прямо не знаю.

Дочь.
Ну, тогда,— как меня в детстве называли
— чижик.

Жених
(растерянно).
То есть, как
это, помилуйте, чижик. (Грозит пальцем.)
Захлопотались, мамулечка… Устали .
Пироги… Угар… Конечно… Естественно.

Дочь.
Мне хочется, чтоб вы меня называли
как-нибудь нежно, любовно. Ну там — киса,
птичка, рыбка…

Жених.
Что вы, мамуля! Не могу же я в вашем
возрасте… как же, помилуйте, рыбка.
Какая же вы рыбка..

Дочь.
Александр, я не понимаю вас… Я свои года
не скрываю. Вы как-то странно себя ведёте.
Поцелуйте меня.

Жених (косится
на отца). Ну,
нет, знаете… Я уж за это сейчас схлопотал
от одной… Извольте, ручку поцелую. И
вообще, мамуля, я вам хотел сказать про
одну вещь. Я, знаете, очень забывчив на
людей. Ну, память зрительная, конечно.
Я в детстве куриной слепотой хворал. К
вечеру плохо вижу… Вот я вас почти и не
вижу… Мамуля, где вы?.. Вот я вас, одним
словом, хотел спросить — где ваша дочь?..

Дочь
(растерянно).
До-дочь?
М-моя дочка? Откуда вы знаете?

Жених.
Пардон, мамуля, я вас что-то не понимаю.
Нет, я говорю — где дочка?

Дочь.
Её здесь нет.

Жених.
Ах, нет! То-то я, знаете, хожу, как дурак,
по комнатам. И вижу — её нету. А где же
она?

Дочь.
Она… она в деревне…

Жених.
Кто в деревне? Нет, я, мамулечка, говорю:
дочка где? Ваша дочка. Ну вот, где она
тут?.. Дочка…

Дочь.
Александр, я не хотела пока вас
расстраивать. Но если вы всё знаете…
Она в деревне. Они вам ничего не будет
стоить.

Жених.
То есть как в деревне? А на чём же я, тогда
сейчас жени… Позвольте, я чего-то не
понимаю. Кто в деревне?

Дочь.
Ну, дочка. Я туда её отправила…

Жених.
Мамуля, тут кто-то из нас, знаете, того…
свихнулся. Я говорю — до-очка-а… где-е?..
Не та, вторая, а эта. Ну?

Дочь.
Какая вторая? Второй у меня не было. Ах
да, действительно, я была в положении…
ожидала, но когда… одним словом…

Жених.
Мамуля, вы меня пугаете. Я говорю не та,
которая поехала в деревню, и не эта,
которой не было, а вот которая тут. Ну?

Дочь.
Нет, тут её никогда не было. Ах тут! Нет,
это был мальчик. Сын,..

Жених.
Сын?!

Дочь.
Он сейчас у бабушки. Он тоже вам ничего
не будет стоить.

Жених.
Мальчик? Мамуля. (Дует
ей в лицо.) Киса…
Успокойтесь. (Приятелю.)
Гриша!
(Показывает
жестами, что собеседница свихнулась.)

Дочь.
Вы ревнуете? Забудьте это.

Жених.
Да я уж и забыл, мамуля. Мамуля… Агу…
Забыл… Где дочка? Ну, покажи мне её —
какая она из себя, и всё, И иди по своим
делам. Приляг, отдохни.

Дочь.
Ну, хорошо, если вы настаиваете, я могу
показать её карточку.

Жених.
Нет, зачем же мне её карточку? Вы мне
наглядно её покажите. Во весь рост.

Дочь.
Нет, она очень маленькая, любительская.
Трудно разглядеть.

Жених.
Нет, вы меня не поняли, мамуля, — я в
детстве хворал куриной слепотой. А
сейчас-то я
разгляжу.
Вы только покажите.

Дочь.
Да и пожелтела она.

Жених.
Что ж она, захворала?

Дочь.
Нет, она здорова… Ну, хорошо, я сейчас
покажу. (Уходит.)

13

Жених.
(Приятелю.)
Гриша, Гриша!
Да ну, проснись же, чёрт! Тут, брат, чего-то
происходит — я в толк не возьму. Мамуля
прямо нехороша. Я не понимаю, чего её
держат среди здоровых. Не предупреждают.
За столом она же может в кого-нибудь
вилкой ткнуть.

Приятель
(равнодушно).
А что они —
свихнувшись?.. Да ты плюй на них. В крайнем
случае возьмем и уедем — делов на
копейку.

Жених.
Это я понимаю. Мне бы только минут пять
на высоте продержаться.

Приятель.
Плюй на них. Тут у стола разберутся, кого
с женихом сажать.

Жених.
Мне бы только до стола продержаться. Я
очень скандалов не люблю. Сразу драться
полезут! Я этот дом отлично понимаю…

14

Мать.
Прошу всех к столу. (Мужу.)
Да встань
ты, олух. Гляди, слюни распустил.

Отец.
Все к столу. Парами,
парами. Жених,
ведите вашу невесту. Музыка, играй! Бис!
Ура!..

Мать.
Где же молодая?

Жених.
Я, знаете, сам её… ищу… Мамуля сказала…
Сейчас её… стало быть… приведёт…
Какая-то желтизна у ней выступила, что
ли… Наверное, припудривается…

Входят гости и
Дочь с гостьей.
Дочь бледна
и взволнованна. Опирается на подругу,
весьма некрасивую девицу.

Жених.
Да вот они. (Испуганно
смотрит на подругу, которую он принимает
за невесту.) Не
может быть…

15

Дочь (подруге).
Нет, ты
понимаешь, какие подлецы — в первый же
день ему рассказали, что у меня дети.
(Жениху.)
Александр,
пойдите сюда. Вот она… (Протягивает
карточку.)

Жених.
Что же это такое… Вот эта рыжая — моя
невеста?! Не может быть…

Приятель.
Отчего же не может быть? Раз её мать
привела — значит, так и есть. (Смеётся.)
А еще говорил
– женился на хорошенькой. Где ж у тебя,
дурака, глаза-то были? Гляди, какую
оторвал.

Отец.
Все к столу. Молодой, возьмите под руку
невесту. И всё так благородно, элегантно.

Жених.
Это обман, жульничество! Моя интересней
была. Что ж вы мне, действительно,
подсовываете.

Мать.
Садитесь, садитесь!

Отец. Молодой,
целуйте вашу супругу. Ведите ее к столу.
И все так чинно, благородно. Бис, ура!

Жених. Да
как же это так! По-моему, это не та.

Мать. Не
скандальничайте, молодой человек.
Довольно стыдно крики поднимать из-за
пустяков.

Жених.
Какие же, помилуйте, пустяки! Это подлог!
.Не то подсовывают. Я не настолько
выпивши, чтоб не разбираться.

Дочь.
Ради бога… Я надеюсь на ваше благородство…
Не разглашайте.

Приятель.
Папаня, разрешите сомненья. Жених в
своей невесте сомневается.

Отец.
Музыка, играй! Й всё так благородно,
романтично. Молодой, целуйте её в губы.
Горько, горько!..

Жених.
Да уж я и не знаю, что подумать. (Целует
Подругу Жены) Пойдёмте,
что ли…

Дочь.
Александр!

Отец.
Это какой-то ненормальный!

Жена гостя.
Он на всех кидается.

Мать.
Он пьяный, что ли?..

Приятель.
Он на глазах жены с другой упражняется.

Жених.
Я скандалов не люблю. Но мы после
поговорим.

Дочь.
Александр…

Жених.
А, уйдите, мамуля. Прямо не до вас…
Уберите от меня эту психическую.

Дочь.
Что же это такое?..

Мать.
Что вы безобразничаете, молодой человек!..
Гоните свою невесту.

Приятель.
Шурик, гляди — вон твоя невеста. А это —
мама.

Жених.
Ай, да не смешите меня. Уберите, говорю,
психическую, а то жениться перестану.
Ах, эта моя невеста! У которой мальчик
и три девочки.

Гости.
Это черт знает что такое!

Отец.
И всё так чинно, благородно, по-старому.
(На цыпочках
подкрадывается к жениху и накрывает
его пальто — делает «тёмную».)

Жених
(вырывается).
Гриша! Наших
бьют!

Приятель.
Держись, Шурик, до моего прихода. А ну,
разойдись!

Гости кидаются
на Жениха и Приятеля, который спешно
бросился одеваться. Происходит драка
и потасовка. Мать спасает пирог. Гости
окружают Жениха, хватают его

Жених.
Ну ладно, я уйду. Только дайте хоть
пожрать-то — с утра не евши по такой
канители. …

Гости несут
Жениха к выходу.

Жених.
Ну ладно… Хорошо… Я согласен…

Приятель.
Он согласен. Не ломайте ему руки…

Мать.
Отпустите молодого — он согласен.

Дочь.
Александр!

Отец.
Все к столу. Парами, парами. И всё так
чинно, благородно, элегантно.

Гости.
Горько! Горько!

Растерзанный
Жених целует Мать своей невесты, приняв
её за

невесту. Шум и
крики гостей.

Приятель.
Да нет, Шурик. Это её мама, а вон твоя
невеста.

Гости.
Горько! Горько!

Жених целует
невесту. Танцы.

1933—1935

8

Жених

На днях женился Егорка Басов. Взял он бабу себе здоровую, мордастую, пудов на пять весом. Вообще повезло человеку.

Перед тем Егорка Басов три года ходил вдовцом — никто не шел за него. А сватался Егорка чуть не к каждой. Даже к хромой солдатке из Местечка. Да дело расстроилось из-за пустяков.

Об этом сватовстве Егорка Басов любил поговорить. При этом врал он неимоверно, всякий раз сообщая все новые и удивительные подробности.

Все мужики наизусть знали эту историю, но при всяком удобном случае упрашивали Егорку рассказать сначала, заранее давясь от смеха.

— Так как же ты, Егорка, сватался-то? — спрашивали мужики, подмигивая.

— Да так уж, — говорил Егорка, — обмишурился.

— Заторопился, что ли?

— Заторопился, — говорил Егорка. — Время было, конечно, горячее — тут и косить, тут и носить, и хлеб собирать. А тут, братцы мои, помирает моя баба. Сегодня она, скажем, свалилась, а завтре ей хуже. Мечется, и бредит, и с печки падает.

— Ну, — говорю я ей, — спасибо, Катерина Васильевна, без ножа вы меня режете. Не вовремя помирать решили. Потерпите, — говорю, — до осени, а осенью помирайте.

А она отмахивается.

Ну, позвал я, конечно, лекаря. За пуд овса. Лекарь пересыпал овес в свой мешок и говорит:

— Медицина, — говорит, — бессильна что-либо предпринять. Не иначе, как помирает ваша бабочка.

— От какой же, — спрашиваю, — болезни? Извините за нескромный вопрос.

— Это, — говорит, — медицине опять-таки неизвестно.

Дал все-таки лекарь порошки и уехал.

Положили мы порошки за образа — не помогает. Брендит баба, и мечется, и с печки падает. И к ночи помирает.

Взвыл я, конечно. Время, думаю, горячее — тут и носить, тут и косить, а без бабы немыслимо. Чего делать — неизвестно. А ежели, например, жениться, то опять-таки на ком это жениться? Которая, может, и пошла бы, да неловко ей наспех. А мне требуется наспех.

Заложил я лошадь, надел новые штаны, ноги вымыл и поехал.

Приезжаю в Местечко. Хожу по знакомым.

— Время, — говорю, — горячее, разговаривать много не приходится, нет ли, — говорю, — среди вас какой ни на есть захудалой бабочки, хотя бы слепенькой. Интересуюсь, — говорю, — женитьбой.

— Есть, — говорят, — конечно, но время горячее, браком никто не интересуется. Сходите, — говорят, — к Анисье, к солдатке, может, ту обломаете.

Вот я и пошел.

Прихожу. Смотрю — сидит на сундуке баба и ногу чешет.

— Здравствуйте, — говорю. — Перестаньте, — говорю, — чесать ногу — дело есть.

— Это, — отвечает, — одно другому не мешает.

— Ну, — говорю, — время горячее, спорить с вами много не приходится, вы да я — нас двое, третьего не требуется, окрутимся, — говорю, — и завтра выходите на работу снопы вязать.

— Можно, — говорит, — если вы мной интересуетесь.

Посмотрел я на нее. Вижу — бабочка ничего, что надо, плотная и работать может.

— Да, — говорю, — интересуюсь, конечно. Но, — говорю, — ответьте мне, все равно как на анкету, сколько вам лет от роду?

— А лет, — отвечает, — не так много, как кажется. Лета мои не считаны. А год рождения, сказать — не соврать, одна тыща восемьсот восемьдесят шестой.

— Ну, — говорю, — время горячее, долго считать не приходится. Ежели не врете, то ладно.

— Нет, — говорит, — не вру, за вранье Бог накажет. Собираться, что ли?

— Да, — говорю, — собирайтесь. А много ли имеете вещичек?

— Вещичек, — говорит, — не так много: дыра в кармане да вошь на аркане. Сундучок да перина.

Взяли мы сундучок и перину на телегу. Прихватил я еще горшок и два полена, и поехали.

Я гоню лошадь, тороплюсь, а бабочка моя на сундучке трясется и планы решает — как жить будет да чего ей стряпать, да не мешало бы, дескать, в баньку сходить — три года не хожено.

Наконец приехали.

— Вылезайте, — говорю.

Вылезает бабочка с телеги. Да смотрю, как-то неинтересно вылезает — боком и вроде бы хромает на обе ноги. Фу-ты, думаю, глупость какая!

— Что вы, — говорю, — бабочка, вроде бы хромаете?

— Да нет, — говорит, — это я так, кокетничаю.

— Да как же, помилуйте, так? Дело это серьезное, ежели хромаете. Мне, — говорю, — в хозяйстве хромать не требуется.

— Да нет, — говорит, — это маленько на левую ногу. Полвершка, — говорит, — всего и нехватка.

— Пол, — говорю, — вершка или вершок, — это, — говорю, — не речь. Время, — говорю, — горячее — мерить не приходится. Но, — говорю, — это немыслимо. Это и воду понесете — расплескаете. Извините, — говорю, — обмишурился.

— Нет, — говорит, — дело заметано.

— Нет, — говорю, — не могу. Все, — говорю, — подходит: и мордоворот ваш мне нравится, и лета — одна тыща восемьсот восемьдесят шесть, но не могу. Извините — промигал ногу.

Стала тут бабочка кричать и чертыхаться, драться, конечно, полезла, не без того. А я тем временем выношу полегоньку имущество на двор.

Съездила она мне раз или два по морде — не считал, а после и говорит:

— Ну, — говорит, — стручок, твое счастье, что заметил. Вези, — говорит, — назад.

Сели мы в телегу и поехали.

Только не доехали, может, семи верст, как взяла меня ужасная злоба.

«Время, — думаю, — горячее, разговаривать много не приходится, а тут извольте развозить невест по домам».

Скинул я с телеги ейное имущество и гляжу, что будет. А бабочка не усидела и за имуществом спрыгнула. А я повернул кобылку — и к лесу.

А на этом дело кончилось.

Как она дошла домой с сундуком и с периной, мне неизвестно. А только дошла. И через год замуж вышла. И теперь на сносях.

1924

Жених

На днях женился Егорка Басов. Взял он бабу себе здоровую, мордастую, пудов на пять весом. Вообще повезло человеку.

Перед тем Егорка Басов три года ходил вдовцом – никто не шел за него. А сватался Егорка чуть не к каждой. Даже к хромой солдатке из местечка. Да дело расстроилось из-за пустяков.

Об этом сватовстве Егорка Басов любил поговорить. При этом врал он неимоверно, всякий раз сообщая все новые и удивительные подробности.

Все мужики наизусть знали эту историю, но при всяком удобном случае упрашивали Егорку рассказать сначала, заранее давясь от смеха.

– Так как же ты, Егорка, сватался-то? – спрашивали мужики, подмигивая.

– Да так уж, – говорил Егорка, – обмишурился.

– Заторопился, что ли?

– Заторопился, – говорил Егорка. – Время было, конечно, горячее – тут и косить, тут и носить, и хлеб собирать. А тут, братцы мои, помирает моя баба. Сегодня она, скажем, свалилась, а завтре ей хуже. Мечется, и бредит, и с печки падает.

– Ну, – говорю я ей, – спасибо, Катерина Васильевна, без ножа вы меня режете. Не вовремя помирать решили. Потерпите, – говорю, – до осени, а осенью помирайте.

А она отмахивается.

Ну, позвал я, конечно, лекаря. За пуд овса. Лекарь пересыпал овес в свой мешок и говорит:

– Медицина, – говорит, – бессильна что-либо предпринять. Не иначе, как помирает ваша бабочка.

– От какой же, – спрашиваю, – болезни? Извините за нескромный вопрос.

– Это, – говорит, – медицине опять-таки неизвестно.

Дал все-таки лекарь порошки и уехал.

Положили мы порошки за образа – не помогает. Брендит баба, и мечется, и с печки падает. И к ночи помирает.

Взвыл я, конечно. Время, думаю, горячее – тут и носить, тут и косить, а без бабы немыслимо. Чего делать – неизвестно. А ежели, например, жениться, то опять-таки на ком это жениться? Которая, может, и пошла бы, да неловко ей наспех. А мне требуется наспех.

Заложил я лошадь, надел новые штаны, ноги вымыл и поехал.

Приезжаю в местечко. Хожу по знакомым.

– Время, – говорю, – горячее, разговаривать много не приходится, нет ли, – говорю, – среди вас какой ни на есть захудалой бабочки, хотя бы слепенькой. Интересуюсь, – говорю, – женитьбой.

– Есть, – говорят, – конечно, но время горячее, браком никто не интересуется. Сходите, – говорят, – к Анисье, к солдатке, может, ту обломаете.

Вот я и пошел.

Прихожу. Смотрю – сидит на сундуке баба и ногу чешет.

– Здравствуйте, – говорю. – Перестаньте, – говорю, – чесать ногу – дело есть.

– Это, – отвечает, – одно другому не мешает.

– Ну, – говорю, – время горячее, спорить с вами много не приходится, вы да я – нас двое – третьего не требуется, окрутимся, – говорю, – и завтра выходите на работу снопы вязать.

– Можно, – говорит, – если вы мной интересуетесь.

Посмотрел я на нее. Вижу – бабочка ничего, что надо, плотная и работать может.

– Да, – говорю, – интересуюсь, конечно. Но, – говорю, – ответьте мне, все равно как на анкету, сколько вам лет от роду?

– А лет, – отвечает, – не так много, как кажется. Лета мои не считаны. А год рождения, сказать – не соврать, одна тыща восемьсот восемьдесят шестой.

– Ну, – говорю, – время горячее, долго считать не приходится. Ежели не врете, то ладно.

– Нет, – говорит, – не вру, за вранье Бог накажет. Собираться, что ли?

– Да, – говорю, – собирайтесь. А много ли имеете вещичек?

– Вещичек, – говорит, – не так много: дыра в кармане да вошь на аркане. Сундучок да перина.

Взяли мы сундучок и перину на телегу. Прихватил я еще горшок и два полена, и поехали.

Я гоню лошадь, тороплюсь, а бабочка моя на сундучке трясется и планы решает – как жить будет да чего ей стряпать, да не мешало бы, дескать, в баньку сходить – три года не хожено.

Наконец приехали.

– Вылезайте, – говорю.

Вылезает бабочка с телеги. Да смотрю, как-то неинтересно вылезает – боком и вроде бы хромает на обе ноги. Фу-ты, думаю, глупость какая!

– Что вы, – говорю, – бабочка, вроде бы хромаете?

– Да нет, – говорит, – это я так, кокетничаю.

– Да как же, помилуйте, так? Дело это серьезное, ежели хромаете. Мне, – говорю, – в хозяйстве хромать не требуется.

– Да нет, – говорит, – это маленько на левую ногу. Полвершка, – говорит, – всего и нехватка.

– Пол, – говорю, – вершка или вершок – это, – говорю, – не речь. Время, – говорю, – горячее – мерить не приходится. Но, – говорю, – это немыслимо. Это и воду понесете – расплескаете. Извините, – говорю, – обмишурился.

– Нет, – говорит, – дело заметано.

– Нет, – говорю, – не могу. Все, – говорю, – подходит: и мордоворот ваш мне нравится, и лета – одна тыща восемьсот восемьдесят шесть, но не могу. Извините – промигал ногу.

Стала тут бабочка кричать и чертыхаться, драться, конечно, полезла, не без того. А я тем временем выношу полегоньку имущество на двор.

Съездила она мне раз или два по морде – не считал, а после и говорит:

– Ну, – говорит, – стручок, твое счастье, что заметил. Вези, – говорит, – назад.

Сели мы в телегу и поехали.

Только не доехали, может, семи верст, как взяла меня ужасная злоба.

«Время, – думаю, – горячее, разговаривать много не приходится, а тут извольте развозить невест по домам».

Скинул я с телеги ейное имущество и гляжу, что будет. А бабочка не усидела и за имуществом спрыгнула. А я повернул кобылку – и к лесу.

А на этом дело кончилось.

Как она дошла домой с сундуком и с периной, мне неизвестно. А только дошла. И через год замуж вышла. И теперь на сносях.

Собачий нюх

У купца Еремея Бабкина сперли енотовую шубу.

Взвыл купец Еремей Бабкин. Жалко ему, видите ли, шубы.

– Шуба-то, – говорит, – больно хороша, граждане. Жалко. Денег не пожалею, а уж найду преступника. Плюну ему в морду.

И вот вызвал Еремей Бабкин уголовную собаку-ищейку. Является этакий человек в кепочке, в обмотках, а при нем собака. Этакая даже собачища – коричневая, морда острая и несимпатичная.

Ткнул этот человек собачку свою в следы возле двери, сказал «пс» и отошел. Понюхала собака воздух, повела по толпе глазом (народ, конечно, собрался) и вдруг к бабке Фекле, с пятого номера, подходит и нюхает ей подол. Бабка за толпу. Собака за юбку. Бабка в сторону – и собака за ней. Ухватила бабку за юбку и не пущает.

Рухнула бабка на колени перед агентом.

– Да, – говорит, – попалась. Не отпираюсь. И, – говорит, – пять ведер закваски – это так. И аппарат – это действительно верно. Все, – говорит, – находится в ванной комнате. Ведите меня в милицию.

Ну, народ, конечно, ахнул.

– А шуба? – спрашивают.

– Про шубу, – говорит, – ничего не знаю и ведать не ведаю, а остальное – это так. Ведите меня, казните.

Ну, увели бабку.

Снова взял агент собачищу свою, снова ткнул ее носом в следы, сказал «пс» и отошел.

Повела собачища глазом, понюхала пустой воздух и вдруг к гражданину управдому подходит.

Побелел управдом, упал навзничь.

– Вяжите, – говорит, – меня, люди добрые, сознательные граждане. Я, – говорит, – за воду деньги собрал, а те деньги на прихоти свои истратил.

Ну, конечно, жильцы навалились на управдома, стали вязать. А собачища тем временем подходит к гражданину из седьмого номера. И теребит его за штаны.

Побледнел гражданин, свалился перед народом.

– Виноват, – говорит, – виноват. Я, – говорит, – это верно, в трудовой книжке год подчистил. Мне бы, говорит, жеребцу, в армии служить и защищать отечество, а я живу в седьмом номере и пользуюсь электрической энергией и другими коммунальными услугами. Хватайте меня!

Растерялся народ.

«Что, – думает, – за такая поразительная собака?»

А купец Еремей Бабкин заморгал очами, глянул вокруг, вынул деньги и подает их агенту.

– Уводи, – говорит, – свою собачищу к свиньям собачьим. Пущай, – говорит, – пропадает енотовая шуба. Пес с ней…

А собачища уж тут. Стоит перед купцом и хвостом вертит.

Растерялся купец Еремей Бабкин, отошел в сторону, а собака за ним. Подходит к нему и его калоши нюхает.

Заблекотал купец, побледнел.

– Ну, – говорит, – бог правду видит, если так. Я, – говорит, – и есть сукин кот и мазурик. И шуба-то, – говорит, – братцы, не моя. Шубу-то, – говорит, – я у брата своего зажилил. Плачу и рыдаю!

Бросился тут народ врассыпную. А собачище и воздух некогда нюхать, схватила она двоих или троих – кто подвернулся – и держит.

Покаялись эти. Один казенные денежки в карты пропер, другой супругу свою утюгом тюкнул, третий такое сказал, что и передать неловко.

Разбежался народ. Опустел двор. Остались только собака да агент.

И вот подходит вдруг собака к агенту и хвостом виляет. Побледнел агент, упал перед собакой.

– Кусайте, – говорит, – меня, гражданка. Я, – говорит, – на ваш собачий харч три червонца получаю, а два себе беру…

Чего было дальше – неизвестно. Я от греха поскорее смылся.

Любовь

Вечеринка кончилась поздно.

Вася Чесноков, утомленный и вспотевший, с распорядительским бантом на гимнастерке, стоял перед Машенькой и говорил умоляющим тоном:

– Обождите, радость моя… Обождите первого трамвая. Куда же вы, ей-богу, в самом деле… Тут и посидеть-то можно, и обождать, и все такое, а вы идете… Обождите первого трамвая, ей-богу. А то и вы, например, вспотевши, и я вспотевши… Так ведь и захворать можно по морозу…

– Нет, – сказала Машенька, надевая калоши. – И какой вы кавалер, который даму не может по морозу проводить?

– Так я вспотевши же, – говорил Вася, чуть не плача.

– Ну, одевайтесь!

Вася Чесноков покорно надел шубу и вышел с Машенькой на улицу, крепко взяв ее под руку.

Было холодно. Светила луна. И под ногами скрипел снег.

– Ах, какая вы неспокойная дамочка, – сказал Вася Чесноков, с восхищением рассматривая Машенькин профиль. – Не будь вы, а другая – ни за что бы не пошел провожать. Вот, ей-богу, в самом деле. Только из-за любви и пошел.

Машенька засмеялась.

– Вот вы смеетесь и зубки скалите, – сказал Вася, – а я действительно, Марья Васильевна, горячо вас обожаю и люблю. Вот скажите: лягте, Вася Чесноков, на трамвайный путь, на рельсы и лежите до первого трамвая – и лягу. Ей-богу…

– Да бросьте вы, – сказала Машенька, – посмотрите лучше, какая чудная красота вокруг, когда луна светит. Какой красивый город по ночам! Какая чудная красота!

– Да, замечательная красота, – сказал Вася, глядя с некоторым изумлением на облупленную штукатурку дома. – Действительно, очень красота… Вот и красота тоже, Марья Васильевна, действует, ежели действительно питаешь чувства… Вот многие ученые и партийные люди отрицают чувства любви, а я, Марья Васильевна, не отрицаю. Я могу питать к вам чувства до самой моей смерти и до самопожертвования. Ей-богу… Вот скажите: ударься, Вася Чесноков, затылком об тую стенку – ударюсь.

– Ну, поехали, – сказала Машенька не без удовольствия.

– Ей-богу, ударюсь. Желаете?

Парочка вышла на Крюков канал.

– Ей-богу, – снова сказал Вася, – хотите вот – брошусь в канал? А, Марья Васильевна? Вы мне не верите, а я могу доказать…

Вася Чесноков взялся за перила и сделал вид, что лезет.

– Ах! – закричала Машенька. – Вася! Что вы!

Какая-то мрачная фигура вынырнула вдруг из-за угла и остановилась у фонаря.

– Что разорались? – тихо сказала фигура, подробно осматривая парочку.

Машенька в ужасе вскрикнула и прижалась к решетке.

Человек подошел ближе и потянул Васю Чеснокова за рукав.

– Ну, ты, мымра, – сказал человек глухим голосом. – Скидавай пальто. Да живо. А пикнешь – стукну по балде, и нету тебя. Понял, сволочь? Скидавай!

– Па-па-па, – сказал Вася, желая этим сказать: позвольте, как же так?

– Ну! – Человек потянул за борт шубы.

Вася дрожащими руками расстегнул шубу и снял.

– И сапоги тоже сымай! – сказал человек. – Мне и сапоги требуются.

– Па-па-па, – сказал Вася, – позвольте… мороз…

– Ну!

– Даму не трогаете, а меня – сапоги снимай, – проговорил Вася обидчивым тоном, – у ей и шуба и калоши, а я сапоги снимай.

Человек спокойно посмотрел на Машеньку и сказал:

– С ее снимешь, понесешь узлом – и засыпался. Знаю, что делаю. Снял?

Машенька в ужасе глядела на человека и не двигалась. Вася Чесноков присел на снег и стал расшнуровывать ботинки.

– У ей и шуба, – снова сказал Вася, – и калоши, а я отдувайся за всех…

Человек напялил на себя Васину шубу, сунул ботинки в карманы и сказал:

– Сиди и не двигайся и зубами не колоти. А ежели крикнешь или двинешься – пропал. Понял, сволочь? И ты, дамочка…

Человек поспешно запахнул шубу и вдруг исчез.

Вася обмяк, скис и кулем сидел на снегу, с недоверием посматривая на свои ноги в белых носках.

– Дождались, – сказал он, со злобой взглянув на Машеньку. – Я же ее провожай, я и имущества лишайся. Да?

Когда шаги грабителя стали совершенно неслышны, Вася Чесноков заерзал вдруг ногами по снегу и закричал тонким, пронзительным голосом:

– Караул! Грабят!

Потом сорвался с места и побежал по снегу, в ужасе подпрыгивая и дергая ногами. Машенька осталась у решетки.

Диктофон

Ах, до чего все-таки американцы народ острый! Сколько удивительных открытий, сколько великих изобретений они сделали! Пар, безопасные бритвы «жиллетт», вращение Земли вокруг своей оси – все это открыто и придумано американцами и отчасти англичанами.

А теперь извольте: снова осчастливлено человечество – подарили американцы миру особую машину – диктофон.

Конечно, может, эта машина несколько и раньше придумана, но нам-то прислали ее только что.

Это был торжественный и замечательный день, когда прислали эту машинку.

Масса народу собралась посмотреть на эту диковинку.

Многоуважаемый всеми Константин Иванович Деревяшкин снял с машины чехол и благоговейно обтер ее тряпочкой. И в ту минуту мы воочию убедились, какой это великий гений изобрел ее. Действительно: масса винтиков, валиков и хитроумных загогулинок бросилась нам в лицо. Было даже удивительно подумать, как эта машинка, столь нежная и хрупкая на вид, может работать и соответствовать своему назначению.

Ах, Америка, Америка, – какая это великая страна!

Когда машина была осмотрена, многоуважаемый всеми товарищ Деревяшкин, похвально отозвавшись об американцах, сказал несколько вступительных слов о пользе гениальных изобретений. Потом было приступлено к практическим опытам.

– Кто из вас, – сказал Константин Иванович, – желает сказать несколько слов в этот гениальный аппарат?

Тут выступил уважаемый товарищ Тыкин, Василий. Худой такой, длинный, по шестому разряду получающий жалованье плюс за сверхурочные.

– Дозвольте, – говорит, – мне испробовать.

Разрешили ему.

Подошел он к машинке не без некоторого волнения, долго думал, чего бы ему такое сказать, но, ничего не придумав и махнув рукой, отошел от машины, искренне горюя о своей малограмотности.

Затем подошел другой. Этот, недолго думая, крикнул в открытый рупор:

– Эй, ты, чертова дура!

Тотчас открыли крышку, вынули валик, вставили его куда следует, и что же? – доподлинно и точно валик передал всем присутствующим вышеуказанные слова.

Тогда восхищенные зрители наперерыв протискивались к трубе, пробуя говорить то одну, то другую фразу или лозунг. Машинка послушно записывала все в точности.

Тут снова выступил Василий Тыкин, получающий жалованье по шестому разряду плюс сверхурочные, и предложил кому-нибудь из общества неприлично заругаться в трубу.

Многоуважаемый Константин Иванович Деревяшкин сначала категорически воспретил ругаться в рупор и даже топнул ногой, но потом, после некоторого колебания, увлеченный этой идеей, велел позвать из соседнего дома бывшего черноморца – отчаянного ругателя и буяна.

Черноморец не заставил себя долго ждать – явился.

– Куда, – спрашивает, – ругаться? В какое отверстие?

Ну, указали ему, конечно. А он как загнет – аж сам многоуважаемый Деревяшкин руками развел – дескать, здорово пущено, это вам не Америка.

Засим, еле оторвав черноморца от трубы, поставили валик. И действительно, аппарат опять в точности и неуклонно произвел запись.

Тогда все снова стали подходить, пробуя ругаться в отверстие на все лады и наречия. Потом стали изображать различные звуки: хлопали в ладоши, делали ногами чечетку, щелкали языком – машинка действовала безотлагательно.

Тут действительно все увидели, насколько велико и гениально это изобретение.

Единственно только жаль, что эта машинка оказалась несколько хрупкая и не приспособленная к резким звукам. Так, например, Константин Иванович выстрелил из «нагана», и, конечно, не в трубу, а, так сказать, сбоку, чтобы для истории запечатлеть на валик звук выстрела – и что же? – оказалось, что машинка испортилась, сдала.

С этой стороны лавры американских изобретателей и спекулянтов несколько меркнут и понижаются.

Впрочем, заслуга ихняя все же велика и значительна перед лицом человечества.

Китайская церемония

Удивительно, товарищи, как меняется жизнь и как все к простоте идет.

Скажем, двести лет назад тут, на Невском, ходили люди в розовых и зеленых камзолах и в париках. Дамы этакими куклами прогуливались в широченных юбищах, а в юбищах железные обручи…

Теперь, конечно, об этом и подумать смешно, ну а тогда эта картина была повседневная.

А впрочем, братцы, и над нами посмеются лет через сто.

Вот, скажут, как нелегко было существовать им: мужчины на горлах воротнички этакие тугие, стоячие носили, дамы – каблучки в три вершка и корсеты.

И верно: смешно. Да только и это уж уходит и ушло.

Все меняется, все идет к простоте необыкновенной.

И не только это во внешней жизни, но и в человеческих отношениях.

Раньше для того, чтобы жениться человеку, приходилось ему делать черт его что. И смотрины-то он делал, и свах зазывал, и с цветками по пять раз в сутки хаживал, и папашу невесты уламывал, и мамашу улещивал, и теткины ручищи целовал, и попу богослужение заказывал… тьфу!

Ну а теперь это куда как проще. Небось сами знаете… Полфунта монпансье, тары да бары, комиссариат – и все довольны.

Да, братцы мои, все меняется. И лишь одно не меняется, лишь одно крепко засело в нашей жизни – это китайская церемония.

Думаете какая? А вот какая. Чего мы делаем при встрече? При встрече-то, братцы мои, мы за ручку здороваемся, ручки друг другу жмем и треплем.

А смешно! Вот, братишки, берите самый большой камень с мостовой и бейте меня этим камнем по голове и по чем попало – не отступлюсь от своих слов: смешно. Ну вот так же смешно, как если бы при встрече мы терлись носами по китайскому обычаю.

И мало того, что смешно, а и не нужно и глупо. И драгоценное время отнимает, ежели встречных людишек много. И в смысле заразы нехорошо, небезопасно.

Эх-хе-хе, братишки! Глупое это занятие – при встрече руку жать!

Конечно, бывали такие люди, делали они почин – не здоровались за руку, но только ничего из того не выходило. Не время было, что ли…

Как помню я, братцы мои, лет этак десять назад приехал один немчик в Россию. По коммерческим обстоятельствам. Ну, немчик как немчик – ноги жидкие, усишки, вообще, нос.

И была у этого немца манеришка – не здороваться за руку. Так, рыльцем кивнет, и хватит.

И задумал он такую манеришку привить России. Прививал он, прививал, месяц и два, а на третий заскочило.

Привели раз немца в «Коммерческий» – знакомиться с Семен Саввичем, с кожевником, с сенновцем.

Ну – здрасте, здрасте… Немец рыльцем кивнул, а Семен Саввич хлесь его в личность.

– Ты что ж, говорит, бульонное рыло, не здоровкаешься? Гнушаешься?

Ну, ударил. Немчик – человек сентиментальный – заплакал. Лепечет по-ихнему: гобль, гобль…

А купчик официанта кличет.

– Дай-ка, – говорит, – братец, ему еще раз по личности, я, – говорит, – тебе после отдам.

Ну, официант развернулся, конечно, – хлесь обратно.

Немец чин-чином с катушек и заблажил: гобль-гобль.

Чего дальше было – неизвестно. Известно только, что прожил немец после того в России месяц и уехал в Испанию. А перед отъездом знакомому и незнакомому первый протягивал руку и личность держал боком.

Вот какая это была история.

Но, конечно, это было давно. И другие были тогда обстоятельства. И жизнь другая. И до того, братцы мои, другая, что, на мой ничтожный взгляд, только сейчас и подошло время отменить китайские церемонии.

А ну, братцы, начнем. Небось теперь по личности никто не хлеснет… А я начну первый. Приду, скажем, завтра к дяде Яше. Здорово, скажу, брат. А руки не подам.

Чего дядя Яша со мной сделает – сообщу, братцы мои, после.

Счастье

Иной раз хочется подойти к незнакомому человеку и спросить: ну, как, братишка, живешь? Доволен ли ты своей жизнью? Было ли в твоей жизни счастье? Ну-ка, окинь взглядом все прожитое.

С тех пор как открылся у меня катар желудка, я у многих об этом спрашиваю.

Иные шуточкой на это отделываются – дескать, живу – хлеб жую. Иные врать начинают – дескать, живу роскошно, лучше не надо, получаю по шестому разряду, семьей доволен.

И только один человек ответил мне на этот вопрос серьезно и обстоятельно. А ответил мне дорогой мой приятель, Иван Фомич Тестов. По профессии он стекольщик. Человек сам немудреный. И с бородой.

– Счастье-то? – спросил он меня. – А как же, – обязательно счастье было.

– Ну, и что же, – спросил я, – большое счастье было?

– Да уж большое оно или оно маленькое – неизвестно, а только оно на всю жизнь запомнилось.

Иван Фомич выкурил две папиросы, собрался с мыслями, подмигнул мне для чего-то и стал рассказывать.

– А было это, дорогой товарищ, лет, может, двадцать или двадцать пять назад. И был я тогда красивый и молодой, усики носил стоячие и нравился себе. И все, знаете ли, ждал, когда мне счастье привалит. А года между тем шли своим чередом, и ничего такого не происходило. Не заметил я, как и женился, и как на свадьбе с жениными родственниками подрался, и как жена после того дите родила. И как жена в свое время скончалась. И как дите тоже скончалось. Все шло тихо и гладко. И особенного счастья в этом не было.

Ну а раз, 27 ноября, вышел я на работу, а после работы под вечер зашел в трактир и спросил себе чаю. Сижу и пью с блюдечка. И думаю: вот, дескать, года идут своим чередом, а счастья-то и незаметно.

И только я так подумал – слышу разные возгласы. Оборачиваюсь – хозяин машет рукой, и половой мальчишка машет рукой, а перед ними царский солдат стоит и пытается к столику присесть. А его хозяин из-за столика выбивает и не дозволяет сесть.

– Нету, – кричит, – вашему брату солдату не дозволено в трактирах за столики присаживать. Мне за его штраф плати. Ступай себе, милый.

А солдат пьяный и все присаживается. А хозяин его выбивает. А солдат родителей вспоминает.

– Я, – кричит, – такой же, как и вы. Желаю за столик присесть.

Ну, посетители помогли – выперли солдата. А солдат схватил булыжник с мостовой и как брызнет в зеркальное стекло. И теку.

А стекло зеркальное – четыре на три, и цены ему нету.

У хозяина руки и ноги подкосились. Присел он на корячки, головой мотает и пугается на окно взглянуть.

– Что ж это, – кричит, – граждане! Разорил меня солдат. Сегодня суббота, завтра воскресенье – два дня без стекла. Стекольщика враз не найти, и без стекла посетители обижаются.

А посетители действительно обижаются:

– Дует, – говорят, – из пробитого отверстия. Мы пришли в тепле посидеть, а тут эвон дыра какая.

Вдруг я кладу блюдечко на стол, закрываю шапкою чайник, чтоб он не простыл, и равнодушно подхожу к хозяину.

– Я, – говорю, – любезный коммерсант, стекольщик.

Ну, обрадовался он, пересчитал в кассе деньги и спрашивает:

– А сколько эта музыка стоит? Нельзя ли из кусочков сладить?

– Нету, – говорю, – любезный коммерсант, из кусочков ничего не выйдет. Требуется полное стекло четыре на три. А цена тому зеркальному стеклу будет семьдесят пять целковых и бой мне. Цена, любезный коммерсант, вне конкуренции и без запроса.

– Что ты, – говорит хозяин, – объелся? Садись, – говорит, – обратно за столик и пей чай. За такую, – говорит, – сумму я лучше периной заткну отверстие.

И велит он хозяйке моментально бежать на квартиру и принести перину.

И вот приносят перину и затыкают. Но перина вываливается то наружу, то вовнутрь и вызывает смех. А некоторые посетители даже обижаются – дескать, темно и некрасиво чай пить.

А один, спасибо, встает и говорит:

– Я, – говорит, – на перину и дома могу глядеть, на что мне ваша перина?

Ну, хозяин снова подходит ко мне и умоляет моментально бежать за стеклом и дает деньги.

Чаю я не стал допивать, зажал деньги в руку и побежал.

Прибегаю в стекольный магазин – магазин закрывается. Умоляю и прошу – впустили.

И все, как я и думал, и даже лучше: стекло четыре на три тридцать пять рублей, за переноску – пять, итого сорок.

И вот стекло вставлено.

Допиваю я чай с сахаром, спрашиваю рыбную селянку, после – рататуй. Съедаю все и, шатаясь, выхожу из чайной. А в руке чистых тридцать рублей. Хочешь – на них пей, хочешь – на что хочешь.

Эх, и пил же я тогда. Два месяца пил. И покупки, кроме того, сделал: серебряное кольцо и теплые стельки. Еще хотел купить брюки с блюзой, но не хватило денег.

– Вот, дорогой товарищ, как видите, и в моей жизни было счастьишко. Но только раз. А вся остальная жизнь текла ровно, и большого счастья не было.

Иван Фомич замолчал и снова, неизвестно для чего, подмигнул мне.

Я с завистью посмотрел на своего дорогого приятеля. В моей жизни такого счастья не было.

Впрочем, может, я не заметил.