Анна Юрьевна Приходько
Зоя. Том второй
«Что пожелать свече?
Гореть?
Свеча сгорит и без меня.
Что ели пожелать?
Расти?
Ель вырастет и без меня.
Что пожелать судьбе?
Добра?
Творят добро и без меня.
Что пожелать тебе?
Чтоб был?
Ты есть – и будешь без меня.
Что пожелать себе?
Чтоб ты был счастлив.
Чтоб это не случилось без меня!»
Мара Залите
Корректор Владимир Викторович Мартынов
Иллюстратор Татьяна Юрьевна Хвиюзова
© Анна Юрьевна Приходько, 2022
© Татьяна Юрьевна Хвиюзова, иллюстрации, 2022
ISBN 978-5-0056-3442-9 (т. 2)
ISBN 978-5-0056-2519-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
Таисия вдруг почувствовала нарастающую боль. Было настолько мучительно, что она даже застонала. Лоран проснулся, обнял её.
Они давно спали вдвоём. Почти всю ночь Лоран не убирал руку с живота Тайги. Мысленно разговаривал с малышом и ему даже казалось, что тот слышит его, шевелится в такт его мыслям.
Следователь всегда спал в одежде. Таисия всё время смеялась над ним. Раздевалась перед ним демонстративно. Говорила, что негоже мужу от жены за одеждой прятаться. Но Лоран был непреклонен. Таисия вскоре привыкла и перестала делать попытки для соблазнения.
Она до сих пор не могла разобраться с тем, что будет делать после рождения ребёнка. Больше всего хотелось быстрее избавиться от беременного состояния и исчезнуть навсегда из этого города. Судьба ребёнка её не беспокоила. Уже давно убедилась, что муж никогда его не оставит.
– А даже если и бросит, – думала она, – то для меня это не имеет никакого значения.
Боль нарастала с новой силой. Таисия встала с кровати, походила, легла опять.
– Кажется, твой ребёнок хочет с тобой познакомиться, – сказала она Лорану.
Тот вскочил с кровати, засуетился.
Мужчина в суматохе не сразу сообразил, что нужно сходить за повитухой. Таисия кричала на него, просила помочь. Но муж только бегал кругами и не знал, как облегчить страдания жены. Благо повитуха жила в соседнем доме. Лоран побежал за ней. Когда вернулся с заспанной женщиной, Таисия уже родила. Лежала на полу, на её груди примостился сморщенный комочек. Лоран на коленях подполз к Таисии. Она улыбалась, прижимала малыша к себе.
Муж прилёг рядом с ней.
– Макар, – прошептала Таисия, – твой сын похож на тебя.
Лорану почудилось, как что-то тяжёлое ударило его по голове. Пошевелился, перед глазами всё помутнело.
Повитуха суетилась, стащила с кровати одеяло, подложила его под Таисию.
Лоран стал глубоко дышать: вдох, выдох, вдох…
Привстал, посмотрел на малыша, потом на жену.
Рука невольно потянулась, коснулась бархатной кожи младенца. Тот запищал, зашевелился. Слёзы катились из глаз Лорана, падали на грудь Тайги.
Она прошептала еле слышно:
– Прости…
Лоран молчал. Он гладил малыша осторожно, еле касаясь. Рассматривал его, трогал крошечные пальчики, проводил по реденьким волосикам на голове.
И вдруг он поцеловал Таисию в лоб и сказал:
– Он мой сын, только мой и твой. Ничего не хочу больше знать.
Повитуха сказала новоиспечённому отцу, чтобы тот переложил Таисию на кровать. А сама взяла младенца на руки. Лоран подхватил жену и перенёс её на кровать.
Тайга вдруг заплакала.
– Прости меня, Лоран, – причитала она.
Когда повитуха ушла, бывший следователь прилёг рядом с женой. Опять поцеловал её в лоб.
– Ты только никуда не уходи, – прошептал он. – Нам без тебя будет трудно. Я рос без матери, это тяжело. Тяжело потом осознавать, что мать должна была быть, а её не было. Думал, что так и нужно и меня родил отец. Все смеялись надо мной тогда. Не хочу, чтобы наш сын стал таким, как я.
Таисия тяжело вздохнула. Малыш неумело утыкался носиком в грудь, кряхтел, плакал, потом успокоился. Вцепился в сосок, вытягивая из него тягучую жидкость.
Лоран наблюдал за ним, улыбался.
– Лоран, – прошептала Таисия, – у меня ведь где-то есть ещё ребёнок.
Муж привстал, посмотрел на Тайгу с удивлением.
Она только пожала плечами.
– Тот Гаврила мне не отец. Мой отец давно умер. И имя у меня другое. Я Алёна. Меня назвали в честь матушки. Моя жизнь – это обман в каждом слове. Я ненастоящая, понимаешь. Живу чужой жизнью, занимаю чужое место, рядом с тобой должна быть другая женщина. Я даже для него чужая, – Таисия указала на сына. – Он вряд ли будет любить меня, потому что, когда был во мне, я его ненавидела. Я испортила жизнь всем. Но больше всего я виновата перед тобой. Если тебе нужен этот ребёнок, забирай его. А меня отпусти. Я хочу скрыться от всех и умереть в одиночестве. Хотя я не заслуживаю даже смерти.
Ребёнок отпустил грудь, засопел.
Лоран взял Таисию за руку и попросил:
– Расскажи всё с самого начала. Теперь-то можешь это сделать? Я хочу всё знать о своей жене.
– Лоран, ты ещё найдёшь счастье, – ответила Тайга.
– Уже нашёл. Моё счастье только что покушало и спит рядом с тобой. Никуда тебя не отпущу. Ты будешь со мной.
– Я повенчана с другим мужчиной, Лоран.
– Это уже не имеет никакого значения. Ты повенчана со мной.
– Я не смогу стать тебе хорошей женой, – Таисия продолжала отговаривать Лорана.
– Ты уже стала моей женой, а хорошая ты или плохая, покажет время. Давай, не скрывай ничего.
Таисия начала свою исповедь. Лоран слушал внимательно. Когда Тайга рассказывала, как муж обращался с ней, ужасался. Ему было невыносимо жаль эту сбившуюся с пути женщину. Захотелось стать её защитником, сделать счастливой, стереть из её памяти прошлую жизнь. Лоран с грустью подумал о Зое, сердце бешено застучало. Потом взглянул на сына и Тайгу. Внутренняя тревога постепенно угасала, он понял, что любовь к этому малышу даже сильнее любви к Зое, и мысленно выбрал сына.
***
Зоя, увидев отца, расплакалась. Она тряслась в рыданиях, Григорий обнимал её, гладил по голове. Поймал себя на мысли, что обнимал вот так дочь, только когда та была совсем маленькой.
Больше не мог припомнить нежностей со своей стороны. Он сокрушался оттого, что остановить поток горьких дочкиных слёз было не в его силах. Сердце Григория сжималось и при мысли о том, что могло быть с Евдокией, если бы не Джан.
«Зоя молодая, родит ещё целое войско, ей повезло больше, а вот Дуня впервые за много лет смогла родить», – думал отец, успокаивая дочь.
Сжав всю волю и гордость в кулак, Григорий Филиппович ежедневно встречал китайца в своём доме. Тот настолько сросся с семьёй, что сложно было представить жизнь без него.
– Тебе нужно было Джана пригласить, – посоветовал Григорий Зое. – Он хороший доктор, если бы не он, то моей Дунечки не было бы уже на этом свете. Мне кажется, что я никогда не избавлюсь от его присутствия. Обнимаю Дуню, ощущаю его глаза везде, он прямо из твоей комнаты словно через стену глядит. Вся моя жизнь у него на виду. Я в плену, Зоя.
Зоя слушала отца, но плохо соображала. В её голове смешались все: мачеха, Джан, дети. Хотя сейчас её больше всего беспокоила она сама и то, что Янек тоже может заразиться от матери. С одной стороны, доктор поддерживал и успокаивал её, а с другой – всё время стращал тем, что и Софье, и пани Анне становится хуже.
Встреча с отцом совсем не приободрила её. Всё тот же камень был на сердце, всё та же слабость в теле, всё то же невыносимое желание оказаться в объятиях мужа.
Когда Григорий ушёл, Зоя взяла лист бумаги, ранее принесённый доктором. Долго думала, что написать, как объяснить, успокоить Янека и успокоиться самой. Но ничего, кроме: «Любимый, я жду тебя дома. Зоя», не вышло из-под пера.
Объяснять в письме о случившемся не стала. Она думала, что вдали от неё Янеку будет ещё хуже.
Казалось, этот страшный период в жизни не закончится никогда.
Через три дня доктор разрешил ей уйти домой. Вызвал для неё карету, но Зоя не села в неё. Она медленно шла по городу в сторону дома Левандовски. Ходила неподалёку, боролась с желанием зайти туда, обнять Янека и полностью довериться судьбе. Но всё равно понимала, что такое безумство может плохо закончиться.
Наконец-то нашла в себе силы пойти дальше. Долго сидела на лавочке, которая до сих пор помнила их жаркие встречи и поцелуи. Казалось, что даже следы вокруг принадлежат только ей и Янеку. Зоя гладила выцветшие деревяшки, ойкнула неожиданно.
Заноза вонзилась в её палец и торчала остриём.
Так же, как болел сейчас палец, болело и сердце. Таким же остриём только потолще, подлиннее было оно пробито.
Зоя долго пыталась вытащить эту занозу, расковыряла палец. Заплакала.
Когда подходила к дому, неожиданно перед ней возник Николай.
Зоя попятилась назад. Уже приготовилась бежать, но Соломин не приближался к ней. Частое дыхание выдавало Зоино волнение.
– Зоя, – произнёс Николай, – я пришёл спасибо вам сказать. Без вас я не вернулся бы к жизни. Прости, что сделал тебе больно. Это было очень жестоко с моей стороны. Но всё же, если ты сможешь, буду благодарен.
Зоя пожала плечами. Прошла мимо Николая. Он увязался за ней. Вместе с ней вошёл в квартиру.
– Можно я Янека дождусь? – спросил он у Зои.
– Жди, – ответила она как-то отрешённо.
Приготовила чай себе, Николаю. Пили молча. Николай нервничал.
– Что-то Янек задерживается, – произнёс он.
Зоя вдруг пришла в себя. Посмотрела на Николая так, словно видела его впервые. Потом вспомнила, как он здесь оказался, и ответила:
– А Янек не придёт. Он ухаживает за больной матерью. Только через две недели, если Бог даст, мы увидимся.
Зоя пыталась сдержаться, но слёзы предательски потекли из глаз. Николай встал из-за стола, подошёл к ней.
– Знаешь, Зоя, всё будет у вас хорошо. Янек очень добрый человек. Я зайду через пару недель.
Зоя продолжала плакать, Николай постоял ещё некоторое время и вышел на улицу. Отправился сначала на кладбище к могиле отца. А потом ноги понесли его в дом, где молодая женщина Евгения жила со своим сыном. Дверь никто не открывал. Николай присел на ступеньки, решил дождаться. Вечерело. Он вышел со двора.
– Чего это ты тут делаешь? – услышал он из-за спины. – А ну давай! Показывай карманы! Ну прямо и отвлечься нельзя ни на секунду.
Николай оглянулся. На него наступал дед, размахивая кулаком.
– Показывай, карманы, кому говорю, – тараторил он.
– Да не брал я ничего, – возмутился Николай. – Я в гости приходил.
– К кому в гости? – дед зло рассмеялся. – К Женьке что ли? Ну что, погостил?
– Не погостил, нет её дома, – смущённо ответил Николай.
– Ну а как ей там быть, если она неделю назад уехала с мальчонкой своим? Мать навестить решила. Да сказала, что если не воротится к зиме, так сдать надобно мне её дом. Ты, если что, к зиме приходи, авось и решится чего. Но карманы-то покажи. Я, знаешь ли, не хочу за чужое добро свои гроши потом платить. Ходил тут один после смерти мужа её. Всё сватался, пацан к нему привык. Ну вот смотрели мы со своей Матрёной и радовались. А он потом снёс всё в мешок, и больше его не видели. А Женька-то и не горевала. Слёз от неё не добьёшься, всё в себе держит. Нажила ещё добра да вот и уехать решила. Трудно бабе-то без мужика. Она так из себя ладная, но судьба у неё нелёгкая. Да кому сейчас легко-то?
Дед оказался очень разговорчивым.
– А куда уехала она? – спросил Николай, когда дед на секунду замолчал.
– А мне откуда знать? Я не спрашивал, откуда она родом. Сказала, что уезжает к матери, ключ отдала, и всё. Видать, и правда надолго. Даже собаку с собой взяла. А раньше-то мне оставляла.
– Спасибо, – поблагодарил Николай и пошёл дальше.
– Карманы, карманы-то покажи. Неспокойно мне будет, – кричал дед вдогонку.
Юноша остановился, вывернул карманы, дед одобрительно присвистнул и побрёл к своему дому.
С того дня Николай после работы каждый день ходил к этому дому в надежде увидеть там вернувшуюся хозяйку.
Когда Николай ушёл, Зоя поплакала ещё. Потом встала и принялась за уборку. Вымыла полы, вытерла пыль, постирала одежду. Сил не хватало, чтобы хорошо отжать бельё. Решила отдохнуть, оставила всё в тазу. Да и проспала до утра. Проснувшись продолжила.
Всё время думала о том, как она встретится с Янеком, как скажет ему, что не будет у них ребёнка. Дума за думой и дни тянулись медленно. Зоя никуда не выходила, отец тоже не навещал её.
Он, наверное, даже не знал, что дочь уже дома. Да Зое и видеть-то никого не хотелось. Только Янека она ждала. Прислушивалась к каждому шороху, спать стала чутко. Неспокойно было ей от неизвестности.
«Вот-вот, – думала она, – вернётся Янек».
Записку от Зои Янек перечитывал по нескольку раз в день. Слова жены стали для него молитвой. Было очень тяжело в разлуке. Пока ухаживал за матерью и Софьей, всё время думал о жене. Она снилась ему в тех коротких снах, когда удавалось уснуть ненадолго.
«С Божьей помощью», – так всё время причитал доктор. Пани Анна и Софья шли на поправку. К концу второй недели девочка уже бегала по дому, радовалась, что у неё нет больше жара. Всё рассказывала Янеку, как матушка тянула её за руку всё время, а Софья эту руку отнимала и убегала подальше.
– Вот и убежала я, – тараторила Софья, – матушка больше не тянет меня к себе. Я вот теперь и пожить хочу. А чего и не жить-то в таком месте?
Пани Анна тоже пошла на поправку, но чувствовала слабость. У неё всё время кружилась голова. Приходилось останавливаться и придерживаться за что-то, чтобы не упасть.
Янек считал дни.
***
– Другая тебе нужна, – сказала Тайга после того, как закончила свой рассказ. – Можешь жалеть всю жизнь, что ты теперь не следователь. Можешь даже вернуть меня обратно к мужу. Я этого и заслуживаю. От его рук и сгину. Он-то меня точно не пощадит.
– Жить будем вместе, – ответил Лоран. – Ради сына будем жить.
Таисия рассмеялась.
– Откуда ты взялся такой правильный? Сам ещё взвоешь. А мне такие заботы не нужны, забирай его себе, а меня оставь в покое.
Тайга взяла на руки младенца и передала его Лорану. Тот неуклюже, трясущимися руками принял малыша.
– Ну не дури, Тая, – сказал он взволнованно. – Давай попробуем?
Тайга ничего не ответила, отвернулась от мужа и уснула.
Лоран закутал малыша в пелёнку, прижал его к себе. Сидел так долго, смотрел на него. Сердце разрывалось от неизвестности и жалости к Таисии, от невероятно сильной любви к сыну.
– Сынок, сыночек, – шептал Лоран, – никому тебя не отдам.
Когда ребёнок проснулся, заплакал, Лоран осторожно положил его рядом с женой.
Таисия проснулась, оголила свою грудь. Малыш присосался, замолчал.
Лоран назвал сына Иваном. Тайга не противилась ни имени, ни тому, что муж всё время носился с ребёнком. Она почти всегда лежала. Удивлённо наблюдала за Лораном, сочла его даже слегка сумасшедшим. Ведь тот, забыв о своей работе, дни напролёт занимался сыном: купал, пеленал, пел ему колыбельные. Когда ребёнок спал, Лоран готовил завтраки, обеды, ужины.
Как-то кормила Таисия сына, рассматривала его впервые за почти две недели. И цвет глаз, и лоб, и уши, и губы ребёнка напоминали ей о Макаре. Таисии даже стало казаться, что это сам Макар вселился в неё, мучил изнутри, а теперь родился и присосался к груди. Любит, не отпускает.
Ещё до того, как придумала историю о причастности Лорана к её беременности, хотела после рождения отдать ребёнка Кирьяновым. Но вышло по-другому. Слишком прельщало её то, что Лоран повёлся на обман, да ещё и как повёлся! Принял сына за своего, даже узнав правду.
Таисия ещё не встречала таких людей. Казалось, что Лоран и впрямь сумасшедший. Ей было даже не по себе от его заботы. А потом что-то перевернулось у неё внутри. Стало как-то легко, спокойно, тепло от его взгляда. Он разговаривал с ней ласково, не повышал голос. Ночью прижимал к себе так сильно, словно боялся, что Таисия вырвется из его объятий и убежит.
Но в такие моменты Тайге никуда бежать не хотелось. Иногда ей чудилось, что это не Лоран, а Николай прижимает её к себе. И тогда из её груди вырывался стон. Мысли о Николае посещали часто. Она боролась с ними, пыталась переключиться на мужа, найти в чертах его лица что-то, что понравилось бы ей. Не находила, но позволяла мужу обнимать себя. Давно привыкла к тому, что мужские объятия и не по любви можно стерпеть.
Лоран уже не прятал от Таисии своё тело. Спать ложился не в одежде, как раньше. Тайга чувствовала его горячую кожу, но он не приставал, не принуждал ни к чему. Лишь спустя полтора месяца после рождения Ивана между ними неожиданно случилась близость.
Лоран впервые в своей жизни был так близок с женщиной. Долго держал себя в руках, всё время твердил себе, что он с Таисией только ради сына. Но не смог. Одно касание, один поцелуй, а потом уже не мог остановиться. Покрывал Таисию поцелуями. Она не отталкивала мужа. Впервые за всё время жизни вместе, касалась его тела. Медленно проводила рукой по волосам и спине Лорана.
Неведомые ранее чувства подхватывали Лорана, уносили куда-то далеко, потом возвращали обратно. Лорану казалось, что кроме него, Таисии и сына нет больше никого на этом свете. Никогда он ещё не чувствовал себя таким счастливым. И Тайге стала нравиться эта жизнь.
Лоран оказался хорошим любовником. Она даже перестала сравнивать его с Николаем. Поймала как-то себя на мысли, что благодарна Лорану за появление в её жизни. Теперь от слова «муж» её не бросало в дрожь. Уже не хотелось никуда бежать, хотелось поскорее покормить сына и вернуться в объятия человека, который научил её быть матерью и женой. Таисия уже и не понимала, что значит любовь. Она просто жила. Полностью отдавалась человеку, которого считала сумасшедшим. Но жила. И стала бояться, что всё это может закончиться.
***
После очередного прихода врача в дом Левандовски Янек был сам не свой. Каждый день доктор продлевал карантин. Всё твердил, что лучше не торопиться и переждать, чем потом стать причиной заражения своих близких. При этом Янеку уже казалось, что он сходит с ума. Больше трёх недель прошло с момента последней встречи с Зоей. Он не писал ей писем. Не хотел обнадёживать, лишь молился о том, чтобы не заразиться самому. И Бог услышал его молитвы. Янек даже не попрощался с матерью и Софьей. Он шёл домой. Не шёл, бежал несмотря на ливень. Влетел в квартиру. Зоя сидела на стуле возле окна, вышивала.
Оглянулась, обомлела. Янек мгновенно оказался рядом. Зоя прижалась к нему, мокрому насквозь, холодному. И время остановилось… Янек встал перед женой на колени, прислонился к животу. Со страхом взглянул на Зою, она отвела глаза, заплакала. Не было слов. Янек поднялся с колен, провёл пальцами по щекам жены. Их взгляды встретились.
– Прости, – прошептала Зоя.
Янек смотрел на жену, не отрывая глаз. А она вдруг начала его раздевать.
– Да ты же весь мокрый, нужно поскорее переодеться, – причитала она.
Янек молчал, не сопротивлялся. Зоя раздела его, насухо обтёрла полотенцем. Взяла за руку, подвела к кровати, накинула на него одеяло. Молчание мужа пугало её. Он сидел неподвижно.
Тишина затянулась.
Потом Янек вышел из своего оцепенения, посмотрел на Зоин живот:
– Как же так? – спросил он.
Зоя пожала плечами.
– Доктор сказал, что так бывает, – ответила она, закрыла лицо руками.
Янек сбросил одеяло, прижал к себе Зою.
– Золо́то моё, как же мне без тебя было плохо.
Янек шептал слова любви, целовал, прижимал к себе. А потом вдруг остановился, отодвинулся от неё.
– Прости, Зоя, я не могу держать себя в руках, когда ты рядом. Но если не желаешь меня, позволь мне просто быть с тобой. Я обещаю, что не буду трогать тебя. Буду рядом, без тебя моя жизнь совершенно не имеет смысла. Знаешь, о чём я думал в разлуке?
Зоя покачала головой. Янек продолжил:
– О том, что не зря я тогда Макара привёл к себе домой, Бог за это подарил мне тебя.
Зоя придвинулась к мужу, положила голову на его колени.
Янек запустил руку в волосы жены, стон вырвался из его груди.
– Я люблю тебя, Янек, – сказала Зоя. – Это я виновата, что всё так произошло. Знаю, мне нет прощения. Сама лишила нашего малыша твоих прикосновений, вот он и не смог без тебя. Хочу, чтобы он мне приснился, а он не снится.
– Он к нам вернётся, Зоя, обязательно вернётся. И я всегда буду рядом.
Янек наклонил голову и поцеловал жену.
– Как же мне хорошо сейчас, – шептал он, – мне и жизни не хватит, чтобы насладиться тобой.
Зоя отвечала на ласки мужа, и тревога постепенно покидала её сердце.
Ещё несколько дней Янек был дома. Потом вышел на работу. А вечером спешил к Зое.
В середине осени и Зоя вернулась на работу.
Столкнулась как-то с Лораном в коридоре. Заметила, как тот изменился. У него появился странный блеск в глазах. Все обсуждали, что у Лорана родился ребёнок, и он теперь не ночует на работе и к вечеру спешит домой.
Зоя мысленно радовалась за него и Таисию. Никакие сплетни уже не трогали Зою.
Она жила в своём мире, где место было ещё для Янека и маленького любимого человечка, который жил внутри неё.
Зоя поняла, что беременна в конце октября.
– Я же тебе говорил, что он к нам вернётся, – обрадовался Янек, когда жена поведала ему.
По совету тестя Янек пригласил Джана, но тот сказал, что срок слишком маленький и нужно просто ждать.
Когда Джан ушёл, Зоя обратилась к мужу:
– Я как-то не доверяю ему теперь. Он любит мачеху, отец сходит с ума.
– Знаешь, Зоя, – ответил Янек, – я на месте твоего отца ползал бы у Джана в ногах и благодарил за спасение семьи. Всегда же можно представить, что было бы, если бы не Джан. Он и Евдокию Степановну на ноги поставил, и Григория Филипповича, и детей спас, выходил. И при этом ни разу не дал повода сомневаться в себе. Его любовь – это счастье твоего отца. Так что зря ты ему не доверяешь. И Григорий Филиппович понимает это и терпит. Джан – хороший человек.
– А если он влюбится и в меня? – сказала Зоя испуганно.
Янек рассмеялся.
– Если от его любви будет зависеть наше счастье, то пусть любит. Ты же всё равно моя навсегда. Мне кажется, что Джан – ангел-хранитель, который спустился на землю.
– Я не хочу, чтобы он любил меня, – произнесла Зоя. – Это ты сейчас так говоришь, а если случится, будешь, как мой отец сходить с ума.
– Не буду, – шепнул Янек, – потому что этого не случится.
***
Детям Григория Филипповича было уже чуть больше трёх месяцев, когда Евдокия начала вставать. Ей казалось, что она снова учится ходить. Джан всё время был рядом, продолжал помогать с детьми. Когда Евдокия была уже достаточно сильна, он сказал:
– А теперь мне пора. Меня ждут другие пациенты.
Евдокия была шокирована словами Джана.
Китаец пристально смотрел на Евдокию, потом опустил глаза и сказал:
– Я ухожу, но если я стану нужен, позови меня. Даже если я буду на краю света, я приду на помощь. А теперь мне пора.
Джан взял Евдокию за руку, поцеловал её холодные тонкие пальцы. Потом подошёл к кроватке, где лежали дети. Каждого поцеловал в лоб.
– Джан, – тихо произнесла Евдокия. – Я благодарна тебе за всё. Но может быть ты…
Джан перебил её:
– Не надо, Дуня, прощай.
Когда хлопнула входная дверь, Евдокия подошла к детям. Посмотрела на спящих сыновей. Ещё час назад Джан сначала переодел их, положил рядом с Евдокией, потом забрал от материнской груди, переложил в кроватку. И теперь ушёл. Евдокии показалось, что в сердце образовалась какая-то пустота.
Джан был её спасителем, помощником, собеседником. И ей стало страшно оттого, что она не справится теперь без него. Она погладила пальцы, которые несколько минут назад поцеловал Джан. Поднесла их к своим губам.
За все эти месяцы, что он был рядом, Евдокия успела полюбить его. Не такой любовью, какой она любила Григория. Какое-то другое чувство она испытывала к Джану. И это чувство было сильнее благодарности, сильнее привычки. Оно было таким, что Евдокия не могла даже понять, что с ней произошло.
Ей казалось, что дети любят Джана больше, чем родного отца. Они быстрее успокаивались у китайца на руках, улыбались только ему. Ни Евдокия, ни Григорий не вызывали особой радости у детей, а как только Джан говорил с ними, как только брал на руки, их ротики расплывались в улыбках.
Григорий сильно нервничал. Говорил Евдокии, что пора завязывать с этой заботой, и она сама уже может ухаживать за детьми. Но не решался сказать об этом Джану, а Евдокия и подавно не собиралась этого делать.
Когда муж вернулся домой, Евдокия была сама не своя.
Григорий всё понял. Обнял жену. Она поначалу прижалась к нему, а потом как-то небрежно оттолкнула от себя и произнесла:
– Что-то мне не по себе, Гриша.
Слёзы катились из её глаз. Григорий опять приблизился к Евдокии.
– Ну всё, всё, главное, что мы вместе. Мало ли кто в тебя ещё влюбится. Что мне теперь, со всеми тебя делить что ли? – произнёс он.
– Как-то поздно ты, Гриша, внимание на меня стал обращать. Я столько любви, как в глазах Джана, в своей жизни никогда не видела, – сказала Евдокия с грустью в голосе.
Григорий нахмурился.
– Любви она не видела! А я тебя не устраиваю уже? Любви мало в моих глазах? Так загляни глубже.
Григорий приблизился к жене, пальцами приподнял веки.
– Смотри, видишь любовь? – крикнул он громко.
– Не кричи, – спокойно ответила Евдокия, – детей разбудишь. Чего ты закипятился так? Я ведь всю жизнь думала, что я какая-то не такая, некрасивая, неприятная. От тебя слова хорошего не слышала, от детей тоже. Один Макар чего стоил, столько крови у меня выпил. Он и сейчас пьёт. Душа у меня болит за него.
Всем вам нашлось место в моей душе: и тебе, и Макару, и Зое. Только ни у одного из вас в душах нет меня. Я просто была удобной для тебя. Да, я знала, на что шла. И гордилась, что именно я стала твоей женой. Ведь все остальные бабы только тебя хотели, а дети им не нужны были.
А я детей полюбила всей душой, как и тебя, Гриша. Их отношение ко мне зависело от тебя. Как ты относился, так и они. И если бы не Джан, никогда я не почувствовала бы себя любимой. И ты изменился с его появлением. Ревность принял за любовь? Или разглядел во мне человека?
Григорий слушал молча.
Потом встал на колени перед женой, запричитал:
– Дунечка, прости меня, я же люблю тебя. Ты же у меня самая лучшая. Ты сделала меня самым счастливым. У нас же дети, Дунечка!
– Встань, Гриша, – сказала Евдокия. – Никуда я от тебя не ухожу. Иди ужинать. Мне пора кормить. Слышишь, зовут?
Сыновья проснулись, раскричались, Евдокия ушла в комнату. Она взяла их по очереди, расположилась поудобнее на кровати и начала кормить.
Потом положила их рядом с собой. Закрыла глаза.
Представила себе, как сейчас Джан подошёл бы и разговаривал с детьми, рассказывал о своей Родине.
– Как повезло Григорию, что ты есть у него, – произнёс как-то Джан. – Я ещё не встречал в жизни такой влюблённой женщины, как ты, Дуня. Если бы ты видела, как на него смотришь! И я отдал бы всё для того, чтобы женщина так смотрела на меня. Я бы носил её на руках.
Джан взял руку Евдокии в свою и продолжил:
– И ещё больше я был бы счастлив, если бы этой женщиной оказалась ты.
Евдокия замерла. Ей стало стыдно. Залилась краской. Стало не по себе оттого, что Джан видел её обнажённой, принимал у неё роды и при этом был влюблён. Вспомнила все его прикосновения, массаж груди, когда у неё образовался застой молока. От всех этих воспоминаний волосы зашевелились на голове.
– Ты не подумай, Дуня, что я сошёл с ума. Просто мне тяжело так жить. И уйти я не могу. Не хочу бросать тебя, пока ты ещё слаба. Просто знай об этом. И когда мне придётся уйти, не злись на меня. Твои дети стали мне родными. Это моя любовь к тебе спасла их. Я с вами, потому что вы нужны мне. Моё сердце остановится тотчас, как я покину вас. И я уже готов к тому, что стану бессердечным.
Евдокия не знала, что ответить Джану. Он продолжал держать её руку. А потом приложил её ладонь к своему сердцу и сказал:
– Чувствуешь, как оно бьётся? Оно всё принадлежит тебе и бьётся только для тебя.
Евдокия резко убрала руку.
– Джан, мне жаль…
– Не жалей меня, Дуня. Я ничего от тебя не требую. Ты просто относись ко мне как к врачу.
Но после откровения Джана Евдокия Степановна уже не могла относиться к нему, как к доктору.
Когда он нечаянно касался Евдокии, то по её телу пробегала дрожь. Хотела рассказать обо всём Григорию, но не смогла. Ей стало страшно потерять Джана именно сейчас. Хотя это был даже не страх, а жалость к китайцу.
И она молчала. Продолжала любить Григория, но что-то изменилось в ней самой. Она ловила на себе влюблённый взгляд Джана. Стыдилась его прикосновений. Начала остро чувствовать холодность мужа. Он редко был нежен с ней. У него иногда случались какие-то периоды нежности, а потом всё возвращалось на свои места. Как-то Евдокия спросила у него:
– Скажи, Гриша, что мне сделать, чтобы я чувствовала себя любимой? Мне опять нужно разучиться ходить?
Григорий только пожал плечами и на следующие несколько дней стал внимательным, ласковым. А потом всё вернулось на свои места. И Евдокии стало казаться, что любовь Григория какая-то временная, словно по требованию только просыпается. С каждым днём ей становилось не по себе от этой мысли. Она стала смотреть на мужа какими-то другими глазами. И уже явственно ощущала полное безразличие к себе.
Когда Джан ушёл, ей показалось, что это сама любовь устала жить без взаимности и вместе с захлопнутой Джаном дверью покинула её сердце.
Евдокия открыла глаза. Посмотрела на сопящих рядом детей. Тепло разлилось по её телу. Потрогала лобики малышей, провела нежно по щёчкам. Глубоко вздохнула.
Григорий вошёл в комнату, присел рядом.
– Прости, Дунечка, я люблю тебя очень. Ну не наверстать мне упущенное. Не вернуть те годы, когда ты хотела моей любви. Ну дождалась же, Дуня. Всё у нас будет хорошо, – произнёс он.
– Какой ценой, Гриша, мне всё это далось…
Григорий прильнул к жене, она прижалась к нему, но не почувствовала былого трепета.
На следующий день у Григория прихватило сердце. Он не смог встать с кровати. Евдокия места себе не находила. Только к обеду ему полегчало, дыхание стало ровнее. Поднялся с кровати, прошёлся по квартире и опять лёг. Евдокия разрывалась между детьми и мужем.
– Не вздумай Джана возвращать, – пригрозил Григорий. – Или ты забыла, как он напророчил, что если мы любовь потеряем, то оба опять сляжем. Мысли у тебя, Дунечка скверные. Вижу я всё, не дураком же родился.
Евдокия вспомнила слова Джана. Сердце её забилось тревожно. Вечером, когда уложила детей, и уснул Григорий, пошла в комнату, где жил Джан. Ещё ничего не убирала там после его ухода. Присела на кровать, погладила подушку, на которой он спал, а потом прижала её к себе и зарыдала. Плакала долго, слёзы лились из глаз не переставая.
А утром не смогла накормить детей, пропало молоко.
Евдокия совсем растерялась. Сыновья плакали от голода. Григорий поил их водой. Но этого хватило ненадолго. Совсем отчаявшись, она обратилась к недавно родившей соседке. Та отказалась, и как слёзно ни просила Евдокия, не смогла уговорить её.
– Да я уж моргаю как могу, наморгалась уже, Гришенька. Полгода хлопаю глазами как курица. Уже хочется не моргать, а глаза закрыть и лежать. Меня от этой качки и на ровной земле кренит. Что люди подумают? А коли пьяницей меня прозовут? Стыдно, Гриша.
– Что удумала, здесь все такие ходят. Кому ты тут нужна? Меньше шастай.
Потом подошёл к жене и прошептал, чтобы дети не слышали:
– Следи за Зойкой в оба глаза. Тут охочих много до бабской красоты. Как бы ни испортили девку. Годов-то уже шестнадцать. Посмотрел я на неё вчера и понял, что замуж пора выдавать. Иначе от портовых баб наслушается сказок и увяжется за каким-нибудь прынцем заморским. И ищи её потом по трюмам. Смотри мне, Евдокия, попустишь девку, будешь отвечать по полной.
– Ой, Гриша! Вижу я, как она ходит. Как пава. Как будто специально. Грудь навыкат. Не слушает же, девчонка. Только глазом моргну, так она сбега?ет. И попробуй найди её. Заблудишься и не найдёшь.
– Шаль ей купи, пусть кутается посильнее. И не выпускай никуда, – скомандовал Григорий Филиппович.
Зоя днём выбиралась из трюма и гуляла по причалу. Евдокия Степановна не очень-то и смотрела за ней. Думала про себя:
«Вот буду я её сторожить, больно надо. Быстрее отвалится от кастрюли, на один рот меньше. Поживу и посмотрю, какую дочь распутную Мария родила. Сама-то красовалась всегда, и дочке пример подала. А такие быстро схватывают, в 8 лет уже была как мать. Грише дети не нужны, а мне и подавно. Быстрее вдвоём с ним останемся и заживём».
А Зоя была рада такому попустительству со стороны мачехи. Вела себя прилично. Гуляла, смотрела на приезжих, говорящих на разных языках, угадывала среди них немецкий, слушала и запоминала новые слова и обороты. Отец научил языку, говорил, что неплохо иметь знания.
«Правда, доченька, умных баб боятся, но ты учись, учись, пригодится в жизни», – твердил он дочери. Поначалу Зоя всех сторонилась, боялась знакомиться с людьми, а потом вошла во вкус. Весь порт уже знал красивую девушку. Каждый матрос и капитан кивали при встрече.
А торговки приловчились. Подзывали к себе Зою. И пока она стояла около них, продажи повышались. Некоторые торговцы даже благодарили копеечкой за такую рекламу. А Зоя была рада стараться. Деньги прятала от мачехи. Та однажды увидела, как девушка пересчитывает монеты, накинулась на неё. Обвинила в воровстве. Замахнулась на неё скалкой, Зоя выбежала на улицу и до возвращения отца не спускалась в трюм.
Когда отец вернулся, Зоя не пожаловалась ему. Знала, что это бесполезно. Да ещё и побоялась, что совсем не разрешит на улицу выходить. Про деньги молчала. Только брату сказала.
Макару она доверяла. Он знал, что сестра, вопреки наказам отца ходит на прогулки. Но молчал. Ни разу не проболтался. Иногда Макар говорил:
– Зоя, наступят такие времена, когда не будет царя, и все заживут свободно! Понимаешь, каждый сможет выбирать, где ему дышать и чем заниматься. У помещиков заберут землю и отдадут крестьянам. Можно будет свободно получить любое образование. У нас оно хоть какое-то есть, спасибо отцу. Но вот среди матросов образованных мало. Даже те, кто из училища приходят и двух слов прочесть не могут. Я пытаюсь научить, но сложно даётся.
Впервые от брата Зоя услышала слово «революционер». Макар просил сестру не говорить родителям об этом, даже не заикаться и не спрашивать. Зое было интересно. Она мечтала о светлом будущем, о возможности самой выбрать себе мужа, а не выходить замуж за того, кого предложит отец.
Иногда запретное слово она слышала и среди шушукающихся на улице людей. Замечала, что они передают друг другу газеты, листовки и сразу прячут в рукава. Содержание этих газет ей было неизвестно. Однажды она увидела подобную у брата. Чёрными печатными буквами сверху было написано «Искра». Макар быстро спрятал, на просьбы сестры взглянуть хоть глазочком резко ответил отказом.
– Не впутывайся в это, Зоя! А то мы вдвоём семью погубим. Не бабское это ремесло – революцию делать.
Окружённая вниманием мужчин, Зоя чувствовала себя на высоте. Ей льстило, что все восхищаются её красотой и молодостью. Но она знала, что ходит по лезвию. Много слышала о том, что и матросы прибывающих барж, и работники порта – жестокие люди. Им ничего не стоит надругаться над молоденькой девчонкой, которая будоражит всех вокруг. После одного события Зоя две недели сидела в трюме, не выходя на улицу.
Она, как обычно, прогуливалась по причалу. Подходила то к одним торговцам, то к другим. Останавливалась теперь только возле тех, кто платил. Подошла к полной торговке Катерине. Та была такая крупная, что за её спиной смело могли укрыться три здоровых мужика. Катерина была доброй, но ворчливой. Судя по тому, как все её приветствовали, Зоя предположила, что Катерина здесь давно работает.
К Зое она относилась хорошо. Рассказывала о своей нелёгкой жизни, о царе, которого видела в Новочеркасске. Он у неё кувшин купил для жены.
Катерина родилась в Петербурге, и основной темой разговоров, конечно, был её родной город. А в Ростов переехала с мужем. Тот не вернулся с Русско-японской, а Катерина осталась на Дону.
Казалось, Катерина всё знает о каждом ростовском жителе. Благодаря ей Зоя сторонилась нечистых на руку людей. Не вступала в разговоры с теми, которые по мнению Катерины были шпионами, бандитами, ворами. Зоя запоминала все лица, и это очень помогло ей в будущем.
К торговке подбежал мальчонка лет шести, что-то прошептал на ухо, кивнул в сторону собравшихся неподалёку четверых мужчин. Катерина сунула ему в карман монету, мальчик убежал.
– Прячься за меня, – сказала она строго Зое.
Зоя, смеясь, произнесла:
– Катерина, зачем прятаться-то? Коли не хочешь, чтобы я стояла, тогда к Матроне ещё подойду и домой. Скоро отец вернётся, надо успеть.
– Прячься, кому говорю, – шикнула Катерина.
Зоя послушно зашла за спину.
– Слушай меня, девонька, – прошептала торговка. – Тут охота на тебя намечается.
Зоя ахнула, взвизгнула, дёрнулась бежать, но Катерина схватила её за руку и сказала:
– Стой пока, я их отвлеку. А ты, как дам знак, беги со всех ног и не появляйся больше в порту. Всех денег не заработаешь. Сиди дома, нечего тебе шляться тут. Куда только отец твой смотрит да мать.
Из подошедших к товару Катерина знала лишь капитана одной из барж, стоявшей на ремонте уже года три. Остальные были ей незнакомы, видимо, прибыли на сегодняшнем судне.
Капитан рассматривал товар: горшки, кувшины, бусы всякие разные.
– Вот, Катерина, завтра домой отправляюсь, – начал он разговор. – Пять лет жену не видел, дочки уже подросли. Подарки хочу купить. У тебя тут девчонка была, пусть примерит бусы, я посмотрю, стоит ли покупать.
– Да я и на себе могу показать, – уклончиво ответила Катерина.
– На себе? – капитан и незнакомцы расхохотались. – Чай не девочка, бусики примерять. А на девке самое то! У меня ещё на барже есть шкатулка, вчера принёс из города один матрос. Выкупил для жены моей. Вот хочу их тоже на девчонке посмотреть, а то вдруг сидит не так. Сама понимаешь, обидятся мои бабы.
Зоя стояла за спиной Катерины, боялась пошевелиться.
– С чего это я свою племянницу буду с тобой отпускать? Я за неё в ответе. Покупай как есть и ступай отсюда.
Незнакомцы занервничали, начали перешёптываться, один другому тихо сказал:
– Она за спиной у бабы прячется. Давай торговку оттащим, схватим девчонку, и дело в шляпе.
Катерина выпрямилась, шагнула вперёд и заголосила:
– Это что же делается, а? Люди добрые, помогите! Товар взяли, платить не хотят.
– Ты чего голосишь, дура? – закричал на торговку капитан.
– Лю-ю-юди-и-и, ну чего же это делается! Капитан… И тот мошенник, – продолжала вопить Катерина.
Возле голосящей женщины стали собираться другие торговцы и все, кто работал рядом. Катерина повернула голову, прошептала: «Беги, Зойка, прощай!»
– Полиция-я-я, патрульны-ы-ый, – кричал кто-то.
Зоя показалась из-за спины защитницы. Протиснулась между столами, зацепилась платьем за что-то, услышала, как заскрипела порвавшаяся ткань, и побежала быстро, боясь оглянуться.
– Дура, – прошептал один из незнакомцев, наклонился над столом и ударил Катерину. Женщина рухнула, зацепив стол. Горшки и кувшины полетели на неё.
– Ой, что делается! – кричали все вокруг.
По пути к барже Зоя встретила бегущих на шум полицейских.
Читать онлайн «Зоя. Том первый»
Зоя
Том первый
Анна Приходько
Посвящаю ростовскому купцу и меценату
Парамонову Петру Елпидифоровичу
Корректор Владимир Викторович Мартынов
Иллюстрaтор Татьяна Юрьевна Хвиюзова
© Анна Приходько, 2022
ISBN 978-5-0056-2518-2 (т. 1)
ISBN 978-5-0056-2519-9
Предисловие
Эта история родилась благодаря моему знакомству с прямым потомком главных героев.
Он поведал мне о том, что я оживила на страницах романа «Зоя».
Я очень трепетно и уважительно отношусь к тем, кто ведёт летопись своей семьи или записывает самые значимые события рода.
Всё, что сейчас кажется для нас обыденностью, для правнуков может быть очень ценным. Стоит лишь делать записи с некоторой периодичностью или вести дневник.
Поверьте, читать это через 100 лет будут с превеликим удовольствием и благодарностью. Всего 100 лет. Это так мало и так много…
И каждый день ценен тем, что он есть в нашей жизни.
Приглашаю вас совершить со мной путешествие в прошлое.
Встречаемся в Ростове-на-Дону в 1908 году…
С уважением, автор Анна Приходько!
Мой канал на Яндекс. Дзен
Глава 1
– Ах ты Зойка! Вот отец прознает, выпорет как Cидорову козу. Ты зачем к Янеку ходила? Сказано тебе, сиди дома. Этот шляхтич до добра не доведёт! Сколько раз тебе полоумной говорить, не пара он тебе. Ух, дурында, запру тебя в комнате, будешь до Пасхи сидеть. Что я Колькиному отцу скажу? Что дочка Гришкина к поляку в порт бегает? Опозоришь нас, Зойка! Мы после переезда только-только концы с концами начали сводить, а ты сразу по мужикам. Думаешь, я не знаю, что ты к нему бегала? Галька, подружка твоя, сказала мне. Ещё ляпнула, что Макар всё знает и покрывает тебя. Он тоже от отца получит.
Зоя сидела на своей кровати и смотрела на мачеху ненавистным взглядом, а та продолжала:
– Что вылупилась на меня, неблагодарная? Я вот больше не буду от отца скрывать, что ты творишь. Останешься в девках. На, прикройся, – разъярённая женщина бросила девушке большой платок, – смотреть не могу на твою оголённую грудь. Где это видано? Колыхаешь ею везде.
Тьфу, позорище какое! Тебе отец что сказал? Без шали из дома ни ногой. А ты? Да если б у меня такие формы были, я бы в парандже ходила, как та арапка, жена торговца. Запомни Зойка, для мужа себя береги. Он один может тобой любоваться. А ты выставила и пошла. Весь порт на тебя глазеет. Не стыдно?
Евдокия Степановна, мачеха Зои, разошлась сегодня не на шутку.
«И на работу не торопится! – подумала Зоя. – Говорила же, что без неё мельница встанет. Везде главной хочет быть: и здесь, и там. Глянь какая, грудь моя ей поперёк горла, понятно-то почему: сама сухая, как селёдка, кости да кожа. На такую Янек и не посмотрел бы.
А Галька! Вот уж нашла я себе подружку. Сама, небось, на Янека моего глаз положила, завидует. Только знай, Галька, Янек меня одну любит. Вот убегу с ним в Польшу, и останешься здесь в одиночестве со своими турецкими кривыми ногами. Да кто на тебя посмотрит-то?
Папочка, папочка, зачем ты на этой ведьме женился? Пела она песни, что меня, как родную любит. А брат-то сразу её раскусил. Вот ты не ведаешь, папочка, как она деньги от тебя прячет, а я знаю. И если она расскажет тебе про Янека, так и быть, и ты узнаешь про деньги. Хотя… Мне они и самой пригодятся. Нельзя её деньгами пугать, перепрячет ещё, а мне в дороге без них никак…»
Анна Приходько
Зоя. Том первый
Зоя. Том первый
Анна Приходько
1908 год. Шестнадцатилетняя Зоя приезжает с родителями из Саратовской губернии в Ростов-на-Дону. После нескольких месяцев жизни в трюме баржи её отца приглашает на работу владелец мельниц Пётр Елпидифорович Парамонов. А Зоя знакомится в порту с польским юношей Янеком. Вспыхнувшие чувства перерастают в любовь. Брата Зои и её возлюбленного Янека подстерегает опасность. Их революционная деятельность оказывается раскрытой. Что ждёт влюблённых впереди?
Зоя
Том первый
Анна Приходько
Посвящаю ростовскому купцу и меценату
Парамонову Петру Елпидифоровичу
Корректор Владимир Викторович Мартынов
Иллюстрaтор Татьяна Юрьевна Хвиюзова
© Анна Приходько, 2022
ISBN 978-5-0056-2518-2 (т. 1)
ISBN 978-5-0056-2519-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Эта история родилась благодаря моему знакомству с прямым потомком главных героев.
Он поведал мне о том, что я оживила на страницах романа «Зоя».
Я очень трепетно и уважительно отношусь к тем, кто ведёт летопись своей семьи или записывает самые значимые события рода.
Всё, что сейчас кажется для нас обыденностью, для правнуков может быть очень ценным. Стоит лишь делать записи с некоторой периодичностью или вести дневник.
Поверьте, читать это через 100 лет будут с превеликим удовольствием и благодарностью. Всего 100 лет. Это так мало и так много…
И каждый день ценен тем, что он есть в нашей жизни.
Приглашаю вас совершить со мной путешествие в прошлое.
Встречаемся в Ростове-на-Дону в 1908 году…
С уважением, автор Анна Приходько!
Мой канал на Яндекс.Дзен
Глава 1
– Ах ты Зойка! Вот отец прознает, выпорет как Cидорову козу. Ты зачем к Янеку ходила? Сказано тебе, сиди дома. Этот шляхтич до добра не доведёт! Сколько раз тебе полоумной говорить, не пара он тебе. Ух, дурында, запру тебя в комнате, будешь до Пасхи сидеть. Что я Колькиному отцу скажу? Что дочка Гришкина к поляку в порт бегает? Опозоришь нас, Зойка! Мы после переезда только-только концы с концами начали сводить, а ты сразу по мужикам. Думаешь, я не знаю, что ты к нему бегала? Галька, подружка твоя, сказала мне. Ещё ляпнула, что Макар всё знает и покрывает тебя. Он тоже от отца получит.
Зоя сидела на своей кровати и смотрела на мачеху ненавистным взглядом, а та продолжала:
– Что вылупилась на меня, неблагодарная? Я вот больше не буду от отца скрывать, что ты творишь. Останешься в девках. На, прикройся, – разъярённая женщина бросила девушке большой платок, – смотреть не могу на твою оголённую грудь. Где это видано? Колыхаешь ею везде. Тьфу, позорище какое! Тебе отец что сказал? Без шали из дома ни ногой. А ты? Да если б у меня такие формы были, я бы в парандже ходила, как та арапка, жена торговца. Запомни Зойка, для мужа себя береги. Он один может тобой любоваться. А ты выставила и пошла. Весь порт на тебя глазеет. Не стыдно?
Евдокия Степановна, мачеха Зои, разошлась сегодня не на шутку.
«И на работу не торопится! – подумала Зоя. – Говорила же, что без неё мельница встанет. Везде главной хочет быть: и здесь, и там. Глянь какая, грудь моя ей поперёк горла, понятно-то почему: сама сухая, как селёдка, кости да кожа. На такую Янек и не посмотрел бы.
А Галька! Вот уж нашла я себе подружку. Сама, небось, на Янека моего глаз положила, завидует. Только знай, Галька, Янек меня одну любит. Вот убегу с ним в Польшу, и останешься здесь в одиночестве со своими турецкими кривыми ногами. Да кто на тебя посмотрит-то?
Папочка, папочка, зачем ты на этой ведьме женился? Пела она песни, что меня, как родную любит. А брат-то сразу её раскусил. Вот ты не ведаешь, папочка, как она деньги от тебя прячет, а я знаю. И если она расскажет тебе про Янека, так и быть, и ты узнаешь про деньги. Хотя… Мне они и самой пригодятся. Нельзя её деньгами пугать, перепрячет ещё, а мне в дороге без них никак…»
Зоя больше не слушала Евдокию Степановну, рассуждала про себя о своих планах, а мачеха продолжала кипятиться.
Семья Зои перебралась из Саратовской губернии на Дон в 1908 году. В губернии им жилось неплохо. Отец Зои, Григорий Филиппович – потомственный мельник. Работал какое-то время кучером у графа Воронцова. А потом в 1880 году устроился на мельницу братьев Шмидтов.
Братья-мукомолы искали специалистов и взяли Григория к себе. О мельничных механизмах отец знал всё. Будучи маленьким, он всюду ходил за своим отцом – наладчиком мельниц. Запоминал, чертил угольком на коре. Хранил записи. Научился читать. Даже слова иностранные понимал. Когда на мельницах стали устанавливать немецкое оборудование, ему пригодилось и знание чужого языка.
Со временем стала понятна и немецкая речь. Григорий был ценным кадром. На мельнице хорошо платили, нуждающимся выделяли жильё. Так и существовала семья до тех пор, пока старший сын Григория Филипповича Макар не съездил на Дон.
Вернулся, расписал родителю все прелести жизни в Ростове. Рассказал, что там находится «амбар империи», дармовые деньги текут рекой, и нужно переезжать туда. Евдокия Степановна стала уговаривать мужа, мол, пора и мир посмотреть. У неё самой были другие цели: поменять соседей и заработать больше денег.
Не любили Евдокию за склочнический характер. Часто вспоминали при ней покойную жену Григория Филипповича Марию. А Евдокия бесилась от этого. Не смогла она к себе расположить людей. Ещё при жизни Марии завидовала чёрной завистью. Нравился ей Григорий. Он всем был люб. Высокий, мускулистый.
Как посмотрит, так мурашки по всему телу бегают. Марии все бабы и завидовали. Даже замужние позволяли себе такой грех. Евдокия обрадовалась, когда соперница заболела и не смогла выздороветь. Григорий Филиппович ходил как тень два года. За детьми присматривала соседка. А когда и она умерла, стало совсем тяжко.
Вот и вызвалась Евдокия помогать. То придёт прибраться, то хлеба напечёт, то с детьми поиграет. Ласковая была поначалу. Обнимала, целовала как своих, а когда не смогла подарить Григорию наследников, взъелась на его детей.
Макар был постарше, ему доставалось от мачехи чаще. Как только отец за порог, так Евдокия всех псов на пасынка спускала. Бывало, и голодом морила. Приговаривала часто: «Больше сэкономим, дольше проживём», а когда Григорий домой возвращался, то ласковой становилась. А детям приказывала молчать под разными предлогами.
Но дети вскоре перестали её слушаться и рассказали всё отцу. Григорий пожал плечами и оставил всё как есть. Невыгодно ему было с Евдокией ругаться, работы накопилось много. А она с домом справлялась отменно.
Уговорила Евдокия мужа и весной 1908 года отправились они в Ростов.
Однако на Дону оказалось не всё так гладко. Пока Григорий Филиппович ещё не нашёл работу, жить было негде. Ночевали на барже. Макар, служивший на ней, договорился с капитаном, что его родня поживёт временно в трюме. Капитан разрешил до тех пор, пока судно не загрузят мукой.
Евдокия Степановна быстро устала от такой жизни. Начала пилить мужа. Просила уже вернуться в Саратов. Причитала, мол, хватит денег накопленных, даже если обратно на работу не возьмут в Саратове, то выкрутятся как-нибудь. А Григорий Филиппович всё проходил испытательный срок, надеясь, что с постоянной работой и жильё выделят. Отвечал жене:
– Вот ты на деньгах помешалась, иди покупай нормальную еду, а то одной похлёбкой питаемся. Здесь другие мельницы, мне для опыта нужно с ними познакомиться поближе. Придёт ещё то время, когда меня заметят. Как говорил мой отец: «Ты, Гришенька, запоминай: коли знаешь больше других, значит, будешь жить лучше других. Ищи трудности специально, в нашем деле нужно быть умнее с каждым помолом». Вот я и умнею, Дуся. Ты только посмотри, какие мельницы ставят! Мой отец и мечтать о таких не мог.
Тут же начиналась хвала производителям механизмов, немецкому производству, ода иностранным компаниям, осуждение царя. Если вовремя не остановить, то Григорий Филиппович мог до сна разглагольствовать.
Евдокия прервала мужа:
– Похлёбка тебе не нравится? Так экономить надо, Гришенька, растратим всё и останемся с голым задом на причале. Наговорил нам твой сынок, что тут рай на земле. Поверили… Теперь спим как беспризорники.
– Так это ты нас сюда притащила, – возмущался Григорий. – Вот и помалкивай теперь. Вернуться всегда можно, было бы куда. Здесь, понимаешь, опыта набраться хочется. Заграница может быть заинтересуется. Я вот в немецком силён, а сегодня французскую речь услышал, так теперь хочу и её понимать. Остальные молчат, языков не знают. Заметят меня, Дуся, и глазом не успеешь моргнуть.
Тройка неслась по заснеженной равнине. Зоя закрыла глаза, всем своим существом отдаваясь этому стремительному движению: небесной музыкой звучал в ее ушах звон бубенцов, пушистый снег целовал, казалось, ее разрумянившиеся щеки. Она чувствовала себя в свои семнадцать совсем взрослой и одновременно испытывала детский восторг, когда Федор подхлестывал лоснящихся вороных и те мчались еще быстрей.
…Вот уже промелькнула мимо деревня, вот показались и стали приближаться два дворца-близнеца на въезде в Царское Село. Зоя улыбнулась им и стянула с левой руки меховую рукавичку, чтобы взглянуть на часы. Она обещала матери непременно быть дома к обеду и исполнит свое обещание, если… если только они не заболтаются с Машей, а это вполне вероятно. Великая княжна Мария Николаевна, Мари, Машка, была ее лучшей подругой, больше, чем подругой, – сестрой.
Федор, обернувшись с козел, улыбнулся ей, а она звонко рассмеялась от радости. Какой чудесный нынче день! Она всегда любила балет: атласные туфельки и сейчас лежали рядом с нею на сиденье. Да, с самого раннего детства ей хотелось танцевать, и она не раз по секрету признавалась Маше, что мечтает сбежать из дому, поступить в Мариинский театр и репетировать, репетировать день и ночь! Улыбка вновь тронула ее губы: это была мечта, о которой нельзя было даже и сказать вслух, ибо люди ее круга не могли стать профессиональными танцовщиками. Но Зоя знала, что у нее есть талант, знала чуть не с пяти лет, и занятия с мадам Настовой были для нее необыкновенной отрадой. Она не щадила себя на репетициях и в «классе», втайне надеясь, что в один прекрасный день ее заметит великий хореограф Фокин…
Постепенно мысли ее обратились к подруге – ведь это к ней, к Маше, мчала ее сейчас тройка. Отец Зои, Константин Юсупов, и император Николай были троюродными братьями, а ее мать Наталья, как и Александра Федоровна, была немкой. У них с Машей все было общее – и вкусы, и пристрастия, и интересы, и мечты: в детстве они боялись одного и того же, от одного и того же получали радость… Как же могла она не приехать сегодня к Маше, хоть и обещала матери, что не станет бывать в Царском, пока там все больны корью? Но ведь Маша-то чувствует себя превосходно, она совершенно здорова, а к остальным княжнам Зоя заходить не будет… Накануне Маша прислала ей записочку, где жаловалась на то, как ей тоскливо и скучно одной – и сестры, и брат-наследник лежат по своим комнатам.
Крестьяне уступали тройке дорогу, сходя к обочине. Федор покрикивал на вороных. Он еще мальчиком был взят в услужение к деду Зои. Лишь для нее рискнул бы он навлечь на себя гнев барина и вызвать холодное, сдержанное неудовольствие барыни. Зоя, однако, пообещала, что никто ничего не узнает об их поездке в Царское. Ведь он возил ее туда тысячу раз: Зоя чуть ли не ежедневно навещала великих княжон. Что из того, если у наследника и его сестер – корь? Алексей – еще совсем мальчик, и к тому же у него слабое здоровье, он очень хрупок и болезнен, что всем известно. А Зоя – барышня здоровая, сильная и уж такая милая… В жизни своей не видывал Федор такой славной девочки. А его жена Людмила нянчила ее еще в младенчестве. Людмила умерла год назад от горячки, и потеря эта была для него ужасна, тем более что детей им бог не дал. Единственными близкими Федору людьми стали его господа.
У ворот Федор осадил лошадей, от которых валил пар. Снег пошел гуще. К саням приблизились двое казаков в высоких меховых шапках и зеленых шинелях. Вид у них был грозный – но лишь до тех пор, пока они не узнали кучера и седока. И Федор, и Зоя были в Царском Селе всем хорошо известны. Казаки отдали честь, и тройка, минуя Федоровскую часовню, двинулась к Александровскому дворцу, который императрица любила больше других. В Зимнем дворце в Петербурге августейшая чета бывала только по случаю придворного бала или какой-нибудь торжественной церемонии. В мае они выезжали на дачу в Петергоф, лето проводили на яхте «Полярная звезда» или в Польше, а в сентябре всегда уезжали в Ливадию. Зою они часто брали с собой, и она проводила с ними все лето, пока не начинались занятия в Смольном институте. Ей тоже Александровский дворец нравился больше всех, это было любимое ее место. Она даже потребовала, чтобы ее комнату оклеили обоями точно такого же розовато-лилового оттенка, как и в спальне императрицы – тети Аликс. Мать удивлялась этому желанию, но все же выполнила его. А Мари всегда говорила, бывая у Зои, что словно бы и не уезжала из Царского.
Федор спрыгнул с козел, когда двое подбежавших конюхов взяли лошадей под уздцы, и, протянув руку, помог Зое вылезти из саней. Воротник ее шубки заиндевел и был запорошен снегом, щеки разрумянились от мороза и двухчасовой скачки. «Успею выпить с Мари чаю», – подумала она и вошла во дворец. А Федор вернулся к лошадям. Среди царских конюхов у него было немало приятелей, которым он рассказывал городские новости, коротая время в ожидании барышни.
Скинув шубу на руки горничным, Зоя сняла соболий капор, и по плечам рассыпались ее пышные, необыкновенно густые ярко-рыжие волосы, неизменно привлекавшие к себе всеобщее внимание, когда она ходила без шляпы, как, например, летом в Ливадии. Наследник Алексей очень любил дразнить ее «рыжей» и нежно перебирать эти огненные пряди. Для него Зоя была пятой сестрой: она была всего на две недели старше Мари, и они с детства пестовали мальчика, которого и мать, и сестры продолжали называть Беби, хотя ему было уже двенадцать лет. Сейчас Зоя спросила у горничных о его здоровье.
– Бедненький, он весь покрылся ужасной сыпью и сильно кашляет, – покачала головой старшая из них. – Мсье Жильяр целый день провел сегодня у его постели. А государыня ухаживала за девочками.
Алексей заболел корью первым и заразил Ольгу, Татьяну и Анастасию. Вот почему мать не хотела, чтобы Зоя ездила в Царское Село. Но ведь Мари здорова, а в своем письмеце она так жалобно просила Зою приехать. «Пожалуйста, милая Зоя, навести меня, если только мама тебя отпустит…»
Зоя, блеснув своими зелеными глазами, поправила волосы и одернула тяжелое шерстяное платье, на которое после урока балета сменила форменное институтское. Потом пошла по бесконечному вестибюлю к лестнице, которая должна была привести ее к хорошо знакомой двери спартански обставленной комнаты, где жили Маша и Анастасия. Она миновала кабинет флигель-адъютанта царя, князя Мещерского, но он был так погружен в работу, что не заметил девочку, которая даже в тяжелых сапожках прошла мимо почти бесшумно. Минуту спустя она уже стучалась в дверь.
– Да?
Повернув ручку двери одним изящным движением, Зоя – ее рыжие волосы летели впереди, словно извещая о ее прибытии, – просунула голову в щель. Мари задумчиво стояла у окна. При виде подруги ее голубые глаза вспыхнули от радости, и она кинулась, широко раскинув руки, навстречу Зое.
– Машка, я приехала спасать тебя от скуки!
– Слава богу! А то я чуть не умерла с тоски. Все, ну просто все заболели! Даже у бедной Анны корь. Ее положили в комнате, которая примыкает к маминым покоям. А мама хочет за всеми ухаживать сама. И целый день то кормит их, то поит с ложечки, а когда они засыпают, уходит к раненым. У нас теперь тут не один лазарет, а целых два!.. – Она откинула свои темно-русые волосы назад. Зоя засмеялась.
Соседний Екатерининский дворец с начала войны был превращен в госпиталь, и императрица, надев косынку с красным крестом, без устали работала там сама и ожидала того же от дочерей. Впрочем, Мари очень тяготилась этими обязанностями.
– Это невыносимо! – продолжала она. – Я думала, что и ты не приедешь. Мама будет ужасно сердиться, когда узнает, что это я тебя позвала.
Девушки, взявшись за руки, пересекли комнату и сели у камина. Обстановка в этой комнате, где жили Мария и Анастасия, была самая простая и непритязательная: железные кровати, застеленные крахмальным бельем, маленький стол, и на камине – единственное украшение: коллекция пасхальных яиц – малахитовых, деревянных, украшенных искусной росписью. В «детских», как по привычке все называли комнаты великих княжон, не было и намека на ту роскошь, с которой были убраны покои царя и царицы и другие апартаменты дворца. На спинке одного из двух стульев был повешен вышитый головной платок – это была работа ближайшей подруги царицы, фрейлины Анны Вырубовой, той самой, о которой только что упомянула Маша. Именно эта близость и привела к тому, что Анна заразилась корью и слегла. Девушки улыбнулись с некоторым превосходством – они-то обе были здоровы.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила Зоя, казавшаяся еще стройнее и изящней в плотном шерстяном платье, надетом в дорогу. Она была ниже ростом и миниатюрней, чем Мари, считавшаяся в семье самой красивой. Она унаследовала голубые отцовские глаза и его обаяние. Драгоценности и наряды были ее слабостью в отличие от почти равнодушных к ним сестер: в этом они сходились с Зоей и могли часами обсуждать туалеты знакомых дам и примерять шляпы и украшения графини Натальи Юсуповой.
– Прекрасно, – ответила Мари, – жалко только, что нельзя будет поехать с Ольгой в Петроград. – По давней традиции их тетка, великая княгиня Ольга Александровна, забирала детей и увозила их на обед к бабушке в Аничков дворец или в гости к кому-нибудь из близких друзей.
– Так я и знала, – огорченно произнесла Зоя, – а мне так хотелось показать тебе мое новое платье: бабушка из Парижа привезла.
Зоина бабушка, графиня Евгения Петровна, была женщиной весьма замечательной. В восемьдесят один год она сумела сохранить и изящество стройной фигуры, и молодой блеск зеленых глаз. Все находили, что Зоя – вылитая Евгения Петровна в молодости. Зоина мать была высокая, тонкая, томная красавица с пепельно-белокурыми волосами и серо-голубыми глазами. Она принадлежала к тому типу людей, которые стремятся укрыться от окружающего их мира, спрятаться от него, и Зоин отец, помогая ей в этом, обращался с нею как с хрупким и болезненным ребенком. А сама Зоя была воплощенная энергия, силы так и переполняли ее.
– Розовый атлас, – восторженно продолжала она, – затканный жемчугом, представляешь? Мне ужасно хотелось показать тебе его!
Они обсуждали свои наряды, как дети – своих плюшевых мишек. Мари восхищенно всплеснула руками:
– Мне не терпится взглянуть на него! Ну, наверно, на будущей неделе все уже будет хорошо. И мы приедем к тебе. А пока я нарисую тебе что-нибудь – ты повесишь рисунок на стенку в твоей ужасной комнате.
– Не смей ругать мою комнату. Там почти так же уютно, как в будуаре у тети Аликс. – И обе рассмеялись.
В эту минуту в комнату вбежал коккер-спаниель Джой и стал ластиться к Зое, а она, грея у огня замерзшие руки, рассказывала Мари о своих институтских подругах. Великая княжна, жившая почти затворницей, никого не видевшая, кроме брата, сестер, гувернера мсье Жильяра и мистера Гиббса, учившего их английскому, очень любила слушать эти истории.
– Хорошо хоть, что уроки отменили: Жильяр сидит с Беби, а Гиббса я уже неделю не вижу: он боится заразиться корью.
Девочки снова рассмеялись. Мари принялась расчесывать густую ярко-рыжую гриву Зоиных волос: это было с детства их любимым занятием, во время которого они болтали о столичных новостях. Впрочем, с начала войны светская жизнь Петрограда уже не бурлила с прежней силой; даже Юсуповы, к несказанному огорчению Зои, почти не давали теперь балов и не устраивали приемов. Девочке всегда нравилась толпа гостей – мужчины в разноцветных мундирах, женщины в вечерних туалетах и драгоценностях. Она рассказывала Мари о том, кто за кем ухаживал, кто блистал красотой, а кто был «не в лице», на ком было самое ослепительное колье. Это был мир, не имевший себе равных нигде, – мир императорской России. И Зоя, носившая графский титул, состоявшая в родстве с самим государем, чувствовала себя центром этого мира, по праву рождения наслаждаясь его блеском и роскошью. Она и сама жила во дворце, выстроенном как уменьшенная копия Аничкова, она ежедневно общалась с представителями самых громких фамилий русской знати, с людьми, вершившими историю, – и не видела в этом ничего особенного.
– Джой так счастлив теперь, – сказала она, показывая на собачку, возившуюся возле их ног. – Хорошенькие щенки?
– Очень милые, – ответила Мари, чему-то улыбаясь про себя. – Ну-ка, подожди… – Она выпустила из рук заплетаемую косу и подбежала к своему столу. Зоя думала, что она достанет из ящика письмо или фотографию наследника, но в руках Мари оказался маленький флакончик, который она с гордостью протянула подруге.
– Что это?
– Это тебе! – И поцеловала Зою в щеку, покуда та с восхищением вертела в руках флакон.
– Маша! Не может быть! Неужели?.. – Она отвинтила крышечку, втянула ноздрями аромат. – Это они? Да?! – Это и впрямь были любимые духи Мари, которые Зоя выпрашивала у нее уже несколько месяцев. – Где ты их достала?
– Лили привезла мне их из Парижа. Я ведь помню: они тебе нравились. А у меня еще осталось немного в том флакончике, который мама подарила.
Зоя, закрыв глаза, снова понюхала. Как по-детски невинны, как просты и бесхитростны были удовольствия этих девочек – летом долгие прогулки в Ливадии или игры на яхте, скользившей вдоль фиордов!.. Безмятежность этой жизни не смогла нарушить даже война, хотя иногда речь заходила и о ней. В нескольких шагах отсюда, в Екатерининском дворце, лежали раненные, искалеченные люди. Как жестоко обошлась с ними судьба, не пощадившая, однако, и наследника престола. Его неизлечимая болезнь, постоянно угрожавшая жизни, тоже иногда обсуждалась девочками, но уже совсем в другом, серьезном и строгом, тоне. За исключением очень узкого круга приближенных, почти никто в России не знал, что Алексей страдает жестоким наследственным недугом – гемофилией.
– Как он? – спросила Зоя. – Я хочу сказать: корь не отразится… на… – Глаза ее были полны тревоги, и она даже отставила флакончик вожделенных духов.
– Нет, – успокоила ее Мари. – Мама говорит, что состояние Ольги тревожит ее сильней.
Ольга была на четыре года старше Мари. Эта уже совсем взрослая девушка отличалась, не в пример Мари и Зое, необыкновенной застенчивостью.
– Как хорошо было сегодня в «классе», – сказала Зоя со вздохом. – Ах, как бы я хотела…
– Ну что? – со смехом перебила ее Мари, знавшая наизусть все затаенные мечты своей подруги. – Чтобы тебя «открыл» Дягилев?
Обе засмеялись, но огонек, вспыхнувший в глазах Зои при упоминании этого имени, разгорелся ярче. Она вообще была яркой – ослепительные волосы, сияющие глаза, стремительно-плавные движения. При всей своей кажущейся хрупкости Зоя была полна сил и энергии, готовой вот-вот выплеснуться через край. Само ее имя по-гречески означало «жизнь», и нельзя было удачней назвать эту расцветающую юную женщину.
– Да… – призналась она. – И мадам Настова очень хвалила меня.
Девушки посмотрели друга на друга и подумали об одном и том же – на память обеим пришла Матильда Кшесинская, танцовщица, которая была возлюбленной Николая до его встречи с Аликс. Тема эта была под запретом, имя балерины произносилось только шепотом, когда вокруг не было взрослых. Однажды Зоя упомянула Кшесинскую при матери – та пришла в ужас и строго-настрого запретила дочери даже думать о столь неподходящем для барышни предмете, как давнее увлечение государя. Бабушка была не столь сурова и однажды вскользь заметила, что Кшесинская была первоклассной балериной.
– Ты все еще думаешь поступить в Мариинский? – спросила Мари, хотя Зоя уже несколько лет не говорила ей о своей детской мечте.
Мари знала, что для Зои путь на сцену заказан: в должный срок она выйдет замуж, у нее будут дети, она станет такой же великосветской дамой, как ее мать. Ни о каком балетном училище и речи быть не может. Но в этот февральский день так приятно мечтать за чаем о несбыточном – это тешит и радует, как возня коккер-спаниеля Джоя под столом. Жизнь прекрасна, даже несмотря на корь, сразившую чуть не всю августейшую семью. Болтая с подругой, Мари могла позабыть хоть ненадолго о том, какая ответственность лежит на ней. Иногда ей хотелось бы стать такой же свободной, как Зоя. Она прекрасно знала, что довольно скоро родители назовут ей имя ее жениха… Но сначала выйдут замуж две старших сестры, а пока… пока можно смотреть на огонь и думать, каким он будет, этот ее суженый, и будет ли она любить его…
Потрескивали поленья, за окном медленно кружились снежинки. Смеркалось.
– Маша? О чем ты задумалась? – вернул ее к действительности голос Зои, которая совсем забыла о том, что обещала к обеду быть дома. – Ты стала вдруг такой серьезной. – И в самом деле, когда Мари не смеялась, на лице ее появлялось очень сосредоточенное выражение, хотя ярко-голубые глаза продолжали излучать живой и теплый свет, которого были лишены глаза ее венценосной матери.
– Да так… Глупости какие-то лезут в голову. – Она мягко улыбнулась подруге. Им обеим скоро должно было исполниться по восемнадцать лет, и мысль о замужестве невольно посещала обеих. – Я думала о том, за кого мы с тобой выйдем замуж. Не сейчас, конечно, а когда кончится война.
– Я сама иногда об этом думаю. Бабушка говорит, что это в порядке вещей и что я – «барышня на выданье». И еще она говорит, что князь Орлов – прекрасная партия для меня. – Она расхохоталась и тряхнула головой так, что волосы разлетелись. – А ты… ты за кого выйдешь? Кто он – твой «он»?
– Не знаю. Сначала выдадут Ольгу и Татьяну, а Татьяна такая рассудительная и степенная, она, по-моему, и не хочет выходить замуж. – Она была ближе всех к матери и, может быть, хотела бы посвятить себя семье, никогда не покидая родной дом. – А хорошо бы иметь детей.
– Скольких? – поддразнивая, спросила Зоя.
– Человек пять по крайней мере, – ответила Мари: в ее семье было как раз пятеро детей.
– А я хочу шестерых! – убежденно заявила Зоя. – Троих мальчиков и трех девочек.
– И все рыжие! – рассмеялась Мари и, перегнувшись через стол, нежно погладила подругу по щеке. – Как я люблю тебя, Зоя!
Зоя по-детски прижалась губами к ее руке.
– Как я хотела бы, чтобы ты была моей сестрой! – Но у нее был старший брат, безжалостно подтрунивавший над нею, чаще всего – по поводу ее рыжих волос. У него самого волосы были темно-каштановые, как у отца, но глаза – тоже зеленые. Этот двадцатитрехлетний офицер унаследовал от Константина Юсупова спокойную силу и достоинство.
– А как поживает Николай?
– Несносен, как всегда. Мама ужасно рада, что его полк в Петрограде, а не где-нибудь в действующей армии…
В эту минуту медленно отворилась дверь, и высокая женщина молча вошла в комнату. Девочки так увлеклись беседой, что даже не заметили ее появления. За нею вошел и тоже замер на пороге большой серый кот.
– Здравствуйте, девочки, – улыбнулась женщина. Это была Александра Федоровна.
Зоя и Мари поспешно поднялись. Зоя подбежала поцеловать ее, не боясь заразиться: у Аликс несколько лет назад была корь.
– Тетя Аликс! Как они себя чувствуют?
Императрица, с усталой улыбкой обняв Зою, ответила:
– Не слишком хорошо, друг мой. И хуже всех бедной Анне. А как ты поживаешь? Ты, надеюсь, здорова?
– Да, благодарю вас. – Зоя вдруг вспыхнула. Как все рыжие, она очень легко краснела и стеснялась этого.
– Как это мама отпустила тебя к нам? – сказала царица, зная, что графиня Юсупова смертельно боится инфекции. Зоя еще гуще залилась краской, что свидетельствовало о том, что приехала она в Царское без всякого разрешения. Аликс улыбнулась и погрозила ей пальцем: – Ну, тебе попадет. Что же ты ей будешь врать на этот раз? Где ты сейчас находишься?
Зоя виновато улыбнулась:
– В «классе», занималась с мадам Настовой дольше, чем обычно.
– Понятно. Конечно, обманывать плохо, но мы и сами хороши: разве можно было разлучать вас с Мари так надолго?! – Она обернулась к дочери: – Ты уже вручила Зое наш подарок? – Она снова улыбнулась. Усталость делала эту обычно сдержанную женщину мягче и благодушней.
– Ну конечно! – воскликнула Зоя, показывая на стол, где стоял флакончик «Лила». – Это мои самые любимые!
Царица вопросительно взглянула в глаза дочери, а та, хихикнув, выскочила из комнаты.
– Как здоровье дяди Ники? – учтиво осведомилась Зоя.
– Он здоров, но, знаешь ли, мы с ним почти не виделись. Бедный! Приехал из армии отдохнуть, а оказался в карантине: у всех – корь.
В эту минуту вернулась Мари, прижимая к груди что-то, завернутое в одеяло. Слышалось тоненькое попискиванье, словно там была птица, а потом из попонки высунулась коричнево-белая мордочка с длинными шелковистыми ушами. Весело поблескивали глазки цвета оникса.
– Ах, какая прелесть! – закричала Зоя. – Я же несколько недель не видела щенков! – Она протянула к нему руку, и щенок тотчас принялся облизывать ее.
– Это девочка, ее зовут Сава, – с гордостью произнесла Мари, любуясь восхищенной подругой. – Мы с мамой хотим подарить ее тебе. – И она протянула ей щенка.
– Мне?! О, бо… Но что же я… – «Что же я скажу маме», – чуть было не вырвалось у нее, но, боясь лишиться подарка, она прикусила язык. Императрица все поняла и так.
– Ах, да ведь Наталья, кажется, не очень любит собак… Я совсем забыла… Она, наверно, рассердится на меня?
– Нет-нет, что вы, совсем наоборот! – на ходу придумывала Зоя, взяв на руки щенка, который лизал ей нос и щеки. Зоя отдернула голову, пока он не добрался до ее волос. – Какая она чудная! Неужели это мне?
– Ты окажешь мне большую услугу, дитя мое, если возьмешь ее. – Царица улыбнулась и села на стул.
Вид у нее был очень утомленный. Зоя заметила на ней косынку с красным крестом и форменное платье сестры милосердия. Неужели она и сегодня ухаживала за ранеными в госпитале? Ведь у нее на руках были еще четверо заболевших детей и Анна Вырубова. Александра неукоснительно выполняла свои обязанности сиделки и требовала того же от дочерей.
– Мама, хочешь чаю?
– Очень. Вот спасибо тебе, Машенька.
Мари позвонила, и появившаяся горничная принесла чашку и чайник.
– Здорова ли бабушка? – спросила царица. – Я так давно ее не видела. Столько забот, что я совсем не бываю в Петрограде.
– Благодарю, тетя Аликс, здорова.
– А родители?
– Все хорошо, тетя Аликс. Только мама тревожится, что Николая могут отправить на фронт, – нервы ее вконец расшатались.
Графиня Наталья Юсупова вообще отличалась нервностью, и достаточно было пустяка, чтобы вывести ее из душевного равновесия. Муж оберегал ее, безропотно снося все ее капризы и прихоти, потакая ей решительно во всем. Царица доверительно говорила Мари, что, к счастью, Зоя не унаследовала от матери ее вялой томности – она была полна огня и жизни и меньше всего напоминала поникшую камелию. При упоминании Натальи перед глазами всегда возникала одна и та же картина: бледная блондинка, вся в белом шелку, с необыкновенными жемчугами в ушах и на шее, бессильно откинулась на спинку стула, с застывшим в глазах ужасом, словно жизнь для нее – непосильное бремя. После начала войны царица обратилась к ней с просьбой поработать в Красном Кресте, но Наталья без обиняков ответила, что ей это будет не под силу… Сейчас царица воздержалась от комментариев, сказав только:
– Кланяйся ей от меня.
Лишь теперь Зоя спохватилась, что за окнами совсем темно. Стремительно поднявшись, она в ужасе взглянула на часы:
– Боже! Мне давно пора быть дома! Мама будет в ярости!
– Да уж! – засмеялась царица и погрозила ей пальцем: – Только, пожалуйста, не лги, а не то запутаешься вконец. Воображаю, в какой ужас придет Наташа, узнав, что ты была у нас… Ты ведь могла заразиться. Ты болела корью?
– Нет! И сейчас не заболею, ну а если все же подхвачу заразу, значит, так тому и быть! – Она звонко рассмеялась, с беспечной отвагой махнув рукой. За этот озорной, отчаянный нрав ее и любила Мари.
– Поезжай скорей, – сказала царица, – а мне пора к моим болящим. – И, поцеловав обеих девочек, вышла из комнаты.
Мари, вытащив щенка из-под стола, снова завернула его в попонку и протянула Зое:
– Не забудь!
– Неужели ты правда отдаешь ее мне?
– Да. Она для тебя и предназначалась, просто я хотела сделать сюрприз. Положи ее за пазуху, под шубой она не замерзнет. – Коккеру было только семь недель от роду. Зоя пленилась им, как только увидела – в первый день Рождества, когда они всей семьей обедали в Царском. – Только бы мама не выставила тебя вместе с нею из дому.
– Ничего, я скажу, что тетя Аликс будет в ужасе, если собачка вернется к ней. Не посмеет же она огорчать императрицу!
Девочки со смехом сбежали вниз, Зоя стала надевать шубу и соболий капор, под которым спрятались ее огненные пряди. Потом обняла Машу:
– Пожалуйста, постарайся не заболеть!
– И не подумаю даже. – Маша передала ей щенка, протянула флакончик, а горничная доложила, что лошади поданы.
– Через денек-другой я снова приеду! Обещаю тебе! Спасибо за подарки. – Зоя еще раз порывисто обняла Мари и сбежала с крыльца, у которого стояла тройка. Федор сидел на козлах: щеки и нос у него были ярко-красные – он как следует выпил со своими приятелями, дожидаясь барышню, – чтобы не замерзнуть на обратном пути в Петроград. Он помог Зое забраться в сани. Снег, к счастью, перестал.
– Федор, гони вовсю! Если я опоздаю, такое будет!..
Но Федор и сам знал, что должен поспеть вовремя.
«Должно быть, все уже будут сидеть за столом, – думала Зоя, – а тут я, да еще с собакой!» Она засмеялась.
В морозном воздухе щелкнул кнут, и вороные резво взяли с места. В следующую минуту они были уже за воротами и вихрем неслись через Царское Село на тракт.